В обзоре «Иностранная печать об атомных бомбах» его автор, М. Рубинштейн, выделил три, с «его» точки зрения, основные проблемы, волновавшие Москву. Во-первых, американская пресса явно сознательно преувеличивает мощь и, тем самым, значение ядерного оружия. Во-вторых, последнее было создано в условиях секретности даже от союзника, СССР — намек на нарушение советско-английского соглашения от 29 сентября 1942 года об обмене военно-технической информацией. В-третьих, в США уже звучат призывы к Белому дому, используя монополию на атомную бомбу, «взять на себя руководство миром». Однако, завершая обзор, автор сделал алогичный вывод, явно обращенный только к администрации Трумэна. Мол, обнаруженные агрессивные настроения отражают мнение не президента, а «сравнительно узких, хотя и весьма крикливых реакционеров» [492] . Тем самым Трумэну предоставлялась возможность в удобной для него форме либо подтвердить, либо опровергнуть подобное предположение.

Ответ не заставил себя долго ждать, да еще прозвучал дважды. 9 октября, на пресс-конференции в Типтонвилле (штат Теннеси) президент ограничился краткой констатацией, что Соединенные Штаты не намерены раскрывать секрет атомной бомбы какой-либо стране [493] . 29 октября, на массовом митинге в Нью-Йорке, Трумэн не только подтвердил, что «обсуждение вопроса об атомной бомбе… не будет касаться процессов производства» ее, но и построил на таком принципе новую концепцию своей внешней политики.

Среди двенадцати пунктов, к которым президент свел «лежащие на США обязательства по поддержанию мира», три имели прямое отношение к Советскому Союзу. Достаточно жестко, хотя и не конкретно, повторялось то, о чем уже Трумэн говорил Сталину в Потсдаме: «Мы будем отказываться признавать любое правительство, навязанное насильственным путем какой-либо стране любой иностранной державой. В некоторых случаях может оказаться невозможным предотвратить насильственное установление такого правительства. Но Соединенные штаты не признают любое такое правительство». Явно имелись в виду Болгария и Румыния, но предупреждение относилось и к Польше.

Не ограничившись таким выпадом, Трумэн отказался от прежней, высказанной в Потсдаме, позиции о признаний особых прав СССР в Черном море: «Мы считаем, что все страны должны пользоваться свободой морей». В довершение же президент объявил и о предстоящем американском идеологическом наступлении — «Мы должны продолжить борьбу за установление свободы мнений, свободы религии во всех миролюбивых районах мира».

Трумэн объяснял, что позволяет ему столь уверенно говорить о подобном внешнеполитическом курсе. США даже после демобилизации своих вооруженных сил, «будут иметь величайший военно-морской флот на земле», «одну из самых мощных авиаций в мире». А «атомная бомба… делает развитие и осуществление нашей политики более необходимым и настоятельным, чем мы могли предполагать это шесть месяцев назад». И предупредил или пригрозил: «Непосредственной и величайшей угрозой для нас является опасность разочарования, опасность коварного скептицизма — потеря веры в эффективность международного сотрудничества. Такая потеря веры будет опасной в любое время. В эпоху атома это будет равносильно катастрофе» [494] .

Теперь узкому руководству приходилось исходить из весьма неприятного для себя прогноза. Предполагать с большой долей уверенности, что Вашингтон — совместно с Лондоном или без него — в ближайшее время попытается усилить свое давление на все страны Европы. Не только Западной, но и Восточной. В подходящий момент может занять предельно твердую позицию и настаивать, вплоть до ультимативной формы, на принятии собственного варианта формирования там правительств. А если сумеет достичь поставленной цели, то полностью лишит Советский Союз того стратегического преимущества, которое он обрел в равной степени и в ходе войны, и на встречах на высшем уровне в Москве, Тегеране, Ялте, Потсдаме. Изолирует СССР в его собственных границах, имеющих опасную брешь. США так и не признали вхождение Прибалтийских республик в состав СССР. Поддерживали дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами Эстонии, Латвии, Литвы, хотя суверенитет тех не распространялся за пределы квартир, занимаемых их «посольствами» в Вашингтоне.

И все же Кремль отказывался смириться. Не мог признать поражение, крах всех надежд. Не хотел согласиться с тем, что оплаченная невиданно высокой ценою победа так и не принесла мира. Вернее, того мира, за который с первого дня войны и сражался Советский Союз. Опираясь лишь на потенциальную, еще весьма проблематичную возможность восстановить недавний паритет с США, узкое руководство попыталось вернуть себе моральное право на столь внезапно утраченное положение великой державы, хотя бы на словах. Сделал это Молотов 6 ноября, когда зачитал одобренный, выверенный членами ПБ доклад, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции. Доклад, самый «немолотовский» по стилю, более чем странный, если соотнести его содержание с тем поводом, который его породил.

Выступая более часа, Вячеслав Михайлович сумел практически ничего не сказать о революции, партии, ее ведущей роли. Лишь закончив доклад и перейдя к традиционной, ставшей уже чисто ритуальной здравнице, восславил — но на четвертом месте, после «советского народа-победителя», «великой родины», «правительства Советского Союза» — и «партию Ленина — Сталина». Зато чисто государственным вопросам посвятил весь доклад. Практически первым дал итоговую оценку ущерба, нанесенного немецкими оккупантами. Привел страшные, сравнимые разве с периодом монгольского нашествия, цифры: разрушено 1710 городов, более 70 тысяч сел и деревень, 31 850 промышленных предприятий, 98 тысяч колхозов и совхозов, без крова осталось 25 миллионов человек. Тем самым показал, что ждет страну в ближайшее время. Какой труд предстоит, какие огромные средства уйдут на восстановление.

Сказал Молотов и о многом другом, заслуживавшем не меньшего внимания. О вкладе СССР в победу над нацистской Германией. О необходимости дальнейшего укрепления советского государства и развитии советской демократии, об их преимуществах по сравнению с западными моделями. Говорил, разумеется, — ведь выступал нарком иностранных дел! — о международном положении. Здесь, в этом разделе доклада, и выразил новое мнение узкого руководства о ядерном оружии.

«Интересы охраны мира, — подчеркнул Молотов, — не имеют ничего общего с политикой гонки в вооружениях великих держав, что проповедуют за рубежом особо ретивые сторонники политики империализма. В этой связи надо сказать об открытии атомной энергии и об атомной бомбе, применение которой в войне с Японией показало ее огромную разрушительную силу. Атомная энергия еще не испытана, однако, на предмет предупреждения агрессии или на предмет охраны мира. С другой стороны, в настоящее время не может быть таких технических средств большого масштаба, которые могли бы остаться достоянием какой-либо одной страны или какой-либо одной узкой группы стран. Поэтому открытие атомной энергии не должно бы поощрять ни увлечений насчет использования этого открытия во внешнеполитической игре сил, ни беспечности насчет будущего миролюбивых народов».