Огромное значение при разработке будущего государственного устройства «Казакии» уделялось проектам, которые касались создания независимых казачьих вооруженных сил. По мнению разработчика «Проекта создания вооруженных сил Казакии» [122] , некоего В.П. Сердюка, на службу в армию должны были поступать все казаки и иногородние граждане, достигшие 20-летнего возраста. Служба должна была продолжаться шесть лет. Вооруженные силы делились на сухопутные войска и флот («плавающая и береговая Армии»). Сухопутная армия, в зависимости от «богатства и внутреннего порядка государства, соседних государств и величины границ», подразделялась на гвардию, полевые войска, воздухоплавательные, местные войска, артиллерийские части и народное ополчение. Элитой вооруженных сил Казакии должна была стать гвардия, которую планировалась комплектовать только из «сынов Казакии, здоровых, хорошо развитых отборных граждан, грамотных (не ниже 2–3 классов средних учебных заведений)». Полевая пехота, в зависимости от вида вооружения и места дислокации, делилась на тяжелую, легкую, стрелковую, гренадерскую, ударную, крепостную и горную. Артиллерия разделялась на тяжелую, гаубичную, горную, зенитную, полевую, крепостную и береговую. Также должны были быть созданы «части специального назначения» — парашютные бригады и дивизии. Народное ополчение, куда казаки зачислялись сразу же по окончании строевой службы, делилось на три очереди запаса (по 6 лет каждая) и запас (8 лет). Каждые несколько лет планировалось проводить военные сборы, на которых должны были присутствовать все граждане, находящиеся в запасе. По достижении 50-летнего возраста мужское население Казакии освобождалось от службы и могло быть призвано в армию только в случае форсмажорных обстоятельств.

Однако все эти прожекты и планы мало интересовали простых казаков. Изрядно хлебнув горя и помотавшись по Европе, простые мужики задавали казачьим атаманам вполне конкретные вопросы о будущей жизни на родине. «Приезжаю я из заграницы в родные края, в свою станицу. Вхожу в свой дом. А там сидит крестьянин Тамбовской губернии, вселившийся в мой дом уже много лет назад по, распоряжению советской власти. Что мне с ним делать?» — спрашивает у атамана Е.И. Балабина простой казак [123] .

После начала войны с СССР политика германских властей по отношению к русской и казачьей эмиграции была ужесточена. Во всех центрах русской эмиграции в странах, оккупированных немцами, за несколько дней до начала агрессии против Советского Союза были проведены превентивные аресты среди эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР. В отношении остальной массы эмигрантов политика фашистского руководства была сформулирована в распоряжении Управления делами русской эмиграции в Германии от 3 июля 1941 года: «1. Все эмигранты должны сохранять полное спокойствие, так как по отношению к ним со стороны властей не произойдет никаких изменений. 2. Все должны оставаться на местах своей службы. 3. Не следует обращаться к учреждениям ни с какими проектами или предложениями. 4. Эмигранты должны воздерживаться от всякой критики и комментариев по поводу настоящих и будущих событий. 5. В случае, если германским властям понадобится сотрудничество эмигрантов или от-, дельных эмигрантских групп, эти власти обратятся по этому поводу к Начальнику Управления делами российской эмиграции в Германии» [124] . Немецким командованием привлечение эмигрантов к войне против СССР было признано нецелесообразным, всякие отдельные выступления, декларации, заявления было приказано прекратить.

Такое отношение со стороны немецкого руководства быстро погасило воинственный дух казачьей эмиграции, лидеры которой поняли, что их роль в этой войне будет предельно простой: сидеть и ждать, когда их позовут. С каждым днем бездействия и ожидания тон высказываний становился все более и более разочарованным. 4 октября 1941 года в письме к М.Н. Граббе Е.И. Балабин писал: «Никакие казаки эмигранты казачьих войск не спасут, вместо станиц „Общественные хозяйства“, и в них вместо жидов — немцы» [125] . В том же письме Е.И. Балабин сообщал, что некоторые казаки настаивают на скорейшей подаче самым высшим немецким властям меморандума о съезде войсковых атаманов в Берлине для решения совместно с немецким правительством всех насущных казачьих вопросов. Немецкими же властями в циркулярном распоряжении подача меморандумов запрещена, и все казачьи меморандумы складываются в архиве без предварительного прочтения. «Боюсь, что такой меморандум, — заканчивал свое письмо Е.И. Балабин, — только повредит казакам, показав нашу недисциплинированность и грубое нарушение их распоряжений. На благоприятный же результат надежды мало» [126] .

Генерал Краснов, еще недавно выражавший восторги по поводу начала войны и скорого долгожданного возвращения на родину, был вынужден заняться разъяснением позиции немецкого руководства менее искушенным в политике атаманам.

Уже 11 июля 1941 года, менее чем через месяц после начала войны, он писал Е.И. Балабину: «Мне кажется, что казакам все кажется их победное возвращение, массами, организованно в родные края. Круги, рады, встречи, приветствия, речи, банкеты… на деле совсем иная, необычно тяжелая и суровая действительность их ожидает. В данное время немецкому командованию нежелательна никакая лишняя болтовня. Войну с Советами ведут немцы, и в целях пропаганды среди Советских войск и населения — они тщательно избегают какого бы то ни было участия белой эмиграции. Все, кто угодно — финны, словаки, шведы, датчане, испанцы, венгры, румыны, но не Русские эмигранты. Это ведь даст возможность Советам повести пропаганду о том, что с немцами идут „помещики“ отнимать землю, что идет загонять под офицерскую палку и т. д. и т. п. — а это усилит сопротивление Красной Армии, а с нею надо кончать…» [127]

Из создавшейся ситуации генерал П.Н. Краснов видел три возможных выхода. Первый — успешное антикоммунистическое восстание в СССР и образование нового правительства, которое вступит в мирные переговоры с немцами. Второй — немцы оттеснят большевиков примерно до Волги и укрепятся. Будет оккупированная немцами часть России и большевистская Россия, война в этом случае затянется. Третий выход — комбинированный: немцы оккупируют часть России, а в остальной части образуется новое правительство, которое заключит мир с немцами, приняв все их условия. Краснов считал, что в первом случае эмигрантский вопрос, равно как и вопрос о дальнейшей судьбе казачьих областей, будет решаться новым российским правительством, пришедшим на смену сталинскому Во втором случае этот вопрос будет решаться немецким Главным командованием на оккупированной части страны. В третьем — немецким Главным командованием — на оккупированной части страны, и новым правительством России — в восточной части. «Во всех трех случаях, — подчеркивал П.Н. Краснов, — до окончания войны эмигрантского вопроса нет, и обсуждать его — это толочь воду в ступе».

Из всего вышесказанного атаман делал следующие выводы.

Во-первых — «до окончания войны на Востоке Русскую эмиграцию не трогать (переводчики, заведующие читательными пунктами, полицейско-карательные отряды не в счет)». Во-вторых — «при воссоздании России в России будет привлечена лишь небольшая часть эмиграции, вполне проверенная, вне английских и большевистских влияний». В-третьих — «привлечение всей эмиграции с ее раздорами, склонностью к безудержной болтовне, заседаниями, философствованиями, подсиживаниями друг друга почитается величайшим несчастьем для России». «Если будут восстановлены, — заканчивает свое послание П.Н. Краснов, — казачьи войска /об этом я хлопочу/, то на началах старого станичного быта и самой суровой дисциплины. Кругам и Раде не дадут говорить и разрушать работу атаманов, как это делалось в 1918–1920 годах. Итак — все темно и неизвестно. Нужно ждать конца войны, предоставить себя воле Божьей и поменьше болтать и побольше копить деньги, ибо никто ни на проезд в Россию, ни на обеспечение семей за границей, ни немцы, ни чехи, ни одного пфеннига не даст» [128] .

Через три дня, 14 июля, генерал П.Н. Краснов написал атаману Е.И. Балабину еще одно разъяснительное письмо, в котором рассматривал перспективы участия и истинную роль казачества во Второй мировой войне. «Какая будет Россия, — писал генерал, — после окончания войны с большевиками, единая или разделенная на части — знают только два человека — Гитлер и Геринг, и они никому не скажут. Можно только из некоторых поступков и слов Фюрера и из сознания, что этот гениальный человек, подобного которому еще не было в мировой истории, никогда не ошибался, догадываться, что Германия не собирается создавать слабое лоскутное государство, которое сейчас же станет объектом купли-продажи у Англии и Америки… Вождь, который спасет Россию, может появиться только в самой России, а не в эмиграции… Нам нужно терпеливо ждать, чем война закончится, и лишь тогда мы увидим, будем ли мы призваны немцами или тем новым правительством, которое образуется в России и заключит мир с немцами и, если будем призваны, то на какую работу» [129] .