— Пожалуй, что и не врет, если не служил у того, кто его купил, — предполагая, конечно, что ваши подозрения оправдаются, — если он не служил у того всю жизнь.

— Н-нет, — сказал Эпсор, — это вряд ли…

И он выскочил опять к узнику, ударил его изо всей силы кулаком по лицу, вытер кровь с руки носовым платком и закричал:

— Так будешь ты говорить правду, продажная девка?

И слезы смешались на лице того с кровью и грязью, и он ответил своему господину и владыке:

— Я говорю правду.

Профессор встал из за стола, поцеловал жену, погладил дочку по головке и сказал:

— Прощайте, друзья, — я нынче наверно на всю ночь. Прощай, крошка.

Он доехал на трамвае до конца линии и пошел пешком по шоссе. До обсерватории было рукой подать, минут тридцать ходьбы, а экипаж нанимать каждый день не всякому по средствам.

Профессор вышел из трамвая и пошел пальмовой аллеей в полной почти темноте. Ничего не видно. Но профессор, слава богу, хорошо знает дорогу. Он ходит по этой аллее каждый день уже восемь лет. Восемь лет, — это что-нибудь да значит для науки.

Сегодня профессор был несколько озабочен. Он обнаружил в пространстве нечто, что не вошло ни в один звездный каталог — это раз, во вторых, он вчера узнал, что среди финансистов Южной Америки есть очень милые люди, обнаруживающие большой здравый смысл и большой интерес к астрономии. Они катались вечером недалеко от обсерватории и заехали взглянуть, как живут «люди науки». Кстати, один спросил, что это за штука мечется по горизонту… Эта штука и была, как раз тем, что занимало теперь мысли профессора. И как это они заметили!

В воздухе вверху раздался энергичный гул, и что то основательной величины пронеслось над аллеей. Профессор остановился, сердце у него забилось — может быть, это оно самое и… Нет, просто это дирижабль. Рейсы в Японию и больше ничего.

Профессор вошел в под’езд и разоблачился. Старенький швейцар взял у него пальто, шляпу и палку, как он делал это каждый день восемь лет подряд, и осведомился, как здоровье господина директора. Все благополучно. Его ждут. Хорошо.

В приемной, где сиживали обычно студенты, быстро ходил молодой человек, щелкая новыми ботинками, поглядывая на электрические часы и останавливаясь перед картами и диаграммами. В настоящее время он стоял, свернув голову на бок, и разглядывал спектрограмму. Красивая штука. Из нее вышел бы недурной галстух, на худой конец.

Он обернулся к профессору.

— Простите, — сказал он, кланяясь и дожидаясь покуда профессор соблаговолит подать ему руку, — я от Южама («Южн. — Америк. Акция»), если вы не будете иметь ничего против, я побуду здесь и вы сообщите мне о результатах ваших наблюдений сегодня. Разрешите. Южама очень заинтересована в вопросе. Да и мне самому хотелось бы… Я, знаете, никогда не видал обсерватории. Деловое воспитание, что вы хотите…

Профессор не имел ничего против. Молодого человека повели в огромный, накрытый куполом зал. Там висели вверху огромные медные пушки, около них стояли высокие лесенки… подумать, какая масса денег тратится на это дело. Молодой человек проникся уважением к профессору. Если даже это и шарлатанство, то оно блестяще поставлено. Ему показали Венеру в большой телескоп. Молодой человек удивился, она очень похожа на луну, эта ихняя Венера, — а потом ничего не разберешь: — все едет, качается, уплывает, играет радугой. Студент улыбнулся и повел его вниз к маленькому телескопу. Это другое дело. «Это Юпитер». Верно: — Юпитер, как Юпитер, он видел на картинке.

Но студента позвал профессор сверху. Господин директор был в изумлении. Он ничего не понимал.

— Мы решили, что это метеор… Это не метеор. Ничего похожего. Идемте к спектрографу.

Они спустились вниз. Служители принесли спектрограф. Эту махину навинтили на 86-дюймовый рефрактор — гордость обсерватории. Еще один — на громадный зеркальный телескоп, весь в балках, точно под'емный кран. Сбежались наблюдатели. Профессор об'яснял им что то, разводя руками. Он уселся к рефрактору. А с другой стороны, что то снимали, щелкали, тащили. Ужасная суматоха. Агент Южама потирал руки и поднимал плечи: ну и дела, — даже эти звездные черви, государственной важности зеваки забегали, — ну и дела.

Серенький человек отскочил от зеркального телескопа.

— Это не спектр, а чорт знает что, — вскричал он, — тут тысяч шесть линий! но это любопытно.

А профессор застонал наверху около своего рефрактора:

— Это невозможно, — сказал он, — у нас положительно невозможно работать. Призмы не протерты. Грязь. У меня исчезает поминутно вся средняя часть!

А серенький крякнул снизу:

— Спектр смещается, спектр смещается, он уходит от нас со скоростью электрона.

Агент Южама напряг память, но не мог вспомнить, какой это фабрики автомобиль называется электроном. Всех не упомнишь.

Профессор хлопнул рукой по лесенке и сказал служителю раздраженно:

— Это надо делать днем, а не сейчас! — и опять прилип к трубе.

Служитель, сбежавший с лесенки, бормотал себе под нос, что старик чудит: все чисто и вытерто.

Тут профессор и серенький человек оба разом замахали руками:

— Пегий спектр! — крикнул серенький.

— Ну да! — ответил профессор.

— А что же это такое!

— Никогда в жизни… — начал профессор.

И тут что то ухнуло около них сбоку, пламя неожиданно вырвалось из стены — пожар! пожар! обсерватория горит. Профессор скатился с лесенки горошком. Серенького оттащили от телескопа силой. Он не хотел уходить. Да ну вас с вашим пожаром!