Нужно было немедленно укрепить переборку, откачать воду, продолжать борьбу с обледенением. Пока радисты сообщали в базу о постигшей корабль аварии, о месте и направлении его дрейфа, аварийные партии начали борьбу за живучесть корабля. Размахи качки достигали пятидесяти градусов, верхнюю палубу поминутно захлестывало волнами, и для того чтобы пробраться по ней до люка, ведущего в машинное отделение, надо было буквально ползти, цепляясь за все, что попадалось на пути. Но моряки мужественно боролись с трудностями. Они не только пробрались в машинное отделение, но и во главе с главстаршиной Смирновым сумели перетащить туда с ростр аварийное имущество. Работая по грудь в ледяной воде, они поставили в переборку около тридцати подпор.

Когда переборка была надежно укреплена и главстаршина Смирнов, пробравшись на мостик, доложил об этом командиру, тот коротко бросил:

— Из базы нам на помощь вышли три корабля. Сообщите об этом людям.

— Есть! — радостно ответил Смирнов и, забыв про усталость, побежал по кубрикам. Спускаясь по трапу, он еще на ходу кричал: — Веселее, братцы! Помощь вышла!

Матросы жадно расспрашивали его о подробностях, и хотя Смирнов не знал их, но уверенно говорил, что корабли уже близко, радисты держат с ними постоянную связь и ждать осталось уже недолго.

Весть о том, что на помощь эсминцу вышли корабли, придала морякам новые силы. С еще большей энергией боролись они с обледенением, несли вахту на важнейших боевых постах, вели постоянное наблюдение за горизонтом.

Глубокой ночью, когда главный боцман, завершив очередную проверку постов на верхней палубе, спустился в кубрик, никто не спал. Пошли вторые сутки с тех пор, как эсминец потерпел аварию. Люди устали. Они лежали на койках, привязавшись к ним, чтобы не вылететь, и глухо переговаривались между собой. Даже маленький лохматый пес Клоун — любимец всей команды — тихо скулил, ерзая на чьей-то свободной койке, недоуменно заглядывая в глаза морякам. Боцман подошел к койке, сел и, положив Клоуна себе на колени, стал гладить его рукой. Потом выкрикнул несколько фамилий и коротко приказал:

— На вахту!

Те, кого он назвал, быстро вскочили, оделись и скрылись в черном квадрате люка.

— Васюков, — тихо позвал боцман. — А ну, доставай баян… Запевай, братцы, нашу, североморскую!

В кубрике сначала тихо, потом все громче и громче зазвучали слова песни. Люди поднимались с коек, присоединяли свои голоса к поющим, и песня о суровой морской службе, о славных подвигах моряков-североморцев, набирая силу, рвалась из кубрика наверх, в кромешную тьму ночи, и уносилась бешеным ветром куда-то далеко-далеко, может быть, к родным берегам…

…Помощь пришла на третьи сутки. Ветер немного стих, но могучая грудь океана еще дышала крупной зыбью, и это не давало возможности подойти эсминцам к борту аварийного корабля. Тогда с одного из эсминцев на него подали толстый буксирный трос, соединивший оба корабля, и с помощью подвешенных к нему аварийных беседок стали снимать людей. Корабли сильно раскачивало, и временами тяжелый трос провисал до самой воды. Тогда беседки захлестывало волной, и моряков, промокших до нитки, в обледеневшей одежде поднимали на борт эсминца в почти бессознательном состоянии. Но как только они приходили в себя в теплом, сухом кубрике, тотчас же выбирались на верхнюю палубу, чтобы оказать помощь команде в спасении товарищей.

Когда переправились офицеры, на палубе эсминца появилась одинокая фигура. Это был главный боцман Василий Смирнов. В руках у него был чемодан. Видно было, что он мешает боцману: дважды волна накрывала главстаршину с головой, но, сколько ни кричали ему с борта, чтобы он бросил чемодан, Смирнов не обращал на это внимания.

— Тьфу! — не выдержал один из старшин, поднимавших на борт Смирнова, за которым волочился чемодан, привязанный штертом к поясу. — Жизнь свою спасаешь, а чемодан прицепил! И как это он тебя на дно не уволок? Что там у тебя, золото, что ли?

Смирнов посмотрел на старшину усталыми, измученными глазами и с усилием разжал губы.

— Погоди, браток! Сначала посмотри… — тихо проговорил боцман и бессильно поник головой.

Старшина, уже приготовившийся обрезать штерт, втащил чемодан на борт. Когда чемодан раскрыли, из него вывалилась полузахлебнувшаяся, обалдевшая собачонка. Это был Клоун — любимец всей команды.

омандир тяжелой артиллерийской батареи старший лейтенант Осмоловский большую часть времени проводил на наблюдательном пункте. Его замполит, тоже старший лейтенант, носивший не совсем обычную фамилию — Шило, прочно обосновался на огневых позициях. Здесь было больше людей и для политработника открывалось широкое поле деятельности. Вероятно, так продолжалось бы и дальше, если бы не случай.

Как-то Федор Шило пришел на наблюдательный пункт в то время, когда командир батареи готовился стрелять. Конечно, Шило и раньше бывал здесь, но видеть, как стреляет командир батареи, ему не доводилось. Поэтому он попросил разрешения остаться.

— К артиллерийской культуре приобщиться хочешь, Федор Васильевич? Давай! Не возражаю, — сказал Осмоловский, не отрываясь от планшета, на котором готовил данные для стрельбы.

Командир батареи замолчал, углубившись в расчеты, и не видел того, как Шило покраснел и метнул на него острый, загоревшийся взгляд. Командир батареи и не подозревал, о чем думал в это время старший лейтенант. А думал он примерно так: «Ну какой же я, к черту, артиллерист, если, прослужив полгода, не могу шаг угломера от коэффициента удаления отличить. Замполит? Так что из этого? Разве можно быть замполитом, не зная как следует военного дела?» И он тут же решил заниматься, ругая себя за то, что не сделал этого раньше.