Очнулся я с весьма любопытными ощущениями. Чьи-то руки поддерживали мое тело, надо мной склонилось незнакомое лицо, а глаза, заглядывавшие в мои, поразили своей необычностью.

— Кто, черт побери, вы такой? — спросил я.

Затем, сообразив, что это мой утренний незваный гость, я, не особо церемонясь, вырвался из его рук. В свете, льющемся из двери лаборатории, я видел, что рядом со мной лежит Вудвилль — тихий и неподвижный.

— Он умер? — вскричал я. — Перси — очнись, дружище!.. не может же быть все так плохо!

Но оно было — стряслась такая беда, что, когда я склонился и взглянул на него, сердце мое забилось с немыслимой скоростью, ибо состояние его оставляло желать лучшего. Кажется, он не дышал: пар воздействовал непосредственно на кардиальные ткани. Первым делом — и немедленно — надо было восстановить биение сердца. Однако в голове моей бушевала такая сумятица, что я не знал, как и с чего начать. Окажись я один, Вудвилля, скорее всего, ожидала бы смерть. Пока я тупо и бесцельно смотрел на Перси, незнакомец, просунув руки под моего бесчувственного друга, в полный рост улегся на его недвижном теле. Прижавшись губами к его губам, он будто бы перекачивал жизнь из себя в бездыханного человека.

Я смотрел на них в крайнем изумлении, и вскоре тело Перси шевельнулось. У него, словно от боли, свело руки и ноги. Постепенно движения стали походить на конвульсии, пока вдруг он не дернулся так, что незнакомец скатился с него. Я наклонился над Вудвиллем, но обнаружил, что его состояние по-прежнему плачевно. Мышцы его лица застыли, на коже выступил липкий пот, белки глаз и оскаленные зубы выглядели столь неприятно, что хотелось отвернуться.

Араб, кажется, понял, что у меня на уме; впрочем, это было несложно. Указывая пальцем на лежащего Вудвилля, он сказал с тем же странным акцентом, который, пусть и не понравился мне с утра, сейчас звучал весьма мелодично:

— С ним все будет хорошо.

— Не уверен.

Незнакомец не снизошел до ответа. Он встал на колени с одной стороны от жертвы современной науки, я — с другой. Он водил рукой над застывшими чертами Перси, и, как по мановению волшебной палочки, мука и боль исчезли с лица моего друга, отчего стало похоже, что он мирно спит.

— Вы загипнотизировали его?

— Какая разница?

Если это и был гипноз, то очень бережный и аккуратный. В этом выходящем из ряда вон, сложнейшем случае эффект превзошел любые ожидания: то, что удалось сделать за несколько секунд, поражало воображение. Я начал ощущать нечто вроде уважения к приятелю Пола Лессинхэма. Его рассуждения удивляли, а манеры вызывали негодование, но в данном случае результат оправдывал всякие средства. Незнакомец продолжил:

— Он спит. Когда проснется, не вспомнит ничего из произошедшего. Оставьте его здесь, ночь теплая — все будет хорошо.

Как он сказал, на улице было тепло — и сухо. Вряд ли Перси стало бы хуже от того, что ему, на некоторое время, позволят насладиться приятным ветерком. Поэтому я последовал совету гостя, оставив Вудвилля лежать во дворе; сам же решил коротко переговорить с внезапно проявившим себя целителем.

Дверь лаборатории была закрыта. Незнакомец стоял недалеко от нее. Я прошел вглубь комнаты и взирал на него со всем вниманием, кое позволялось при данных обстоятельствах. Конечно, он знал, что я наблюдаю за ним, однако вид имел равнодушный, будто бы это совершенно его не беспокоило. Передо мной стоял восточный человек до кончиков ногтей — даже не сомневайтесь; но несмотря на то, что я повидал немало выходцев из тех краев, мне никак не удавалось понять, из какой именно страны он приехал. Вряд ли он был арабом и уж точно не был феллахом [13] — и, если я не ошибся, он ничуть не походил на мусульманина. Имелось в нем нечто такое, что никак не сочеталось с исламом. Что до его внешности, то никто не назвал бы его отборнейшим представителем расы, к какой бы народности он ни принадлежал. Одного только орлиного носа внушительного размера было бы достаточно, чтобы поставить крест на победе этого господина в состязании красавцев. Толстые губы казались бесформенными и, вкупе с еще одной особенностью его облика, наводили на мысль, что в его венах течет не одна капля негритянской крови. А особенностью, которую я только что упомянул, был его откровенно немалый возраст. При взгляде на моего гостя вспоминались рассказы о людях, сохранявших юношескую бодрость до глубочайшей старости. Однако при более пристальном наблюдении любой задался бы вопросом, а так ли этот человек дряхл, как выглядит, — да и вообще, пожилой ли он. Негры, особенно негритянки, часто ветшают с невероятной скоростью. Среди цветных иногда встречаются женщины, чьи лица, как у столетних, испещрены морщинами, хотя в действительности по своему возрасту они, здесь в Англии, считались бы дамами в самом цвете. Следы времени на лице моего посетителя к тому же спорили с юным блеском его глаз. У настоящих стариков таких глаз не бывает. Форма их показалась мне любопытной, напомнив о продолговатых фасеточных глазах странного насекомого, которого я мог мысленно себе нарисовать, но чье название в ту секунду ускользало от меня. Глаза горели не только силой и огнем, но задором юности. Мне доселе не доводилось видеть таких невероятных глаз; их обладатель вряд ли бы стал душою общества, в любом смысле. Вероятно, благодаря некой специфической особенности строения зрительного нерва, взгляд этих глаз был будто направлен не на собеседника, а сквозь него. Едва ли природе удалось бы создать лицо, чьи черты явственней выдавали бы, насколько опасен их носитель. Если кто-то, кому хотя бы однажды довелось увидеть этого человека, все же возжелал бы продолжить знакомство с ним, то ему было бы некого, кроме себя, благодарить за то, что его приверженность столь дурной компании привела к плачевным последствиям.

Так получилось, что я сам обладаю чрезвычайно тяжелым взором. Например, я всегда с легкостью заставлял любого, кто встречался со мной взглядом, отвести глаза. Однако, продолжая пристально всматриваться в гостя, я осознал, что только немалым усилием воли способен противостоять чему-то зловещему, проникающему из его глаз в мои. Возможно, у меня разыгралось воображение, хотя в этом плане я не впечатлителен; и если то, что я ощутил, действительно было моей фантазией, то весьма правдоподобной и неприятной. Я понимал, что при встрече с человеком нервным или чувствительным этот тип мог оказать на него самое губительное влияние посредством одного лишь своего особенного взгляда, а попадись ему подходящий объект, то результат демонстрации этой его силы мог бы представиться едва ли не сверхъестественным. Иначе говоря, если кто и был наделен традиционным дурным глазом, в который так истово верят итальянцы, да и не только этот современный народ, то таким человеком являлся мой гость.

После того как мы смотрели друг на друга в течение, осмелюсь предположить, добрых пяти минут, мне подумалось, что этого уже достаточно. Посему, пытаясь растопить лед, я задал вопрос:

— Могу ли я поинтересоваться, каким образом вы попали ко мне во двор?

Он ответил не словами, но типично восточным жестом — поднял вверх руки и опустил их ладонями вниз.

— Правда?.. Неужели?.. Вероятно, вы сами прекрасно поняли, что хотели показать, но ради меня не могли бы вы облечь это в слова? Еще раз спрашиваю, как вы попали ко мне во двор?