— Сегодня не первое апреля, чё сказку рассказываешь? Три километра. До Черничного болота столько. Неужто такой путь под землю стоймя опустить можно? Васька приедет — врет-врет и ты ему подвираешь… три километра…

— Верно, — поддерживаю хозяина. — Есть скважины значительно глубже.

— Чё туда нефть залезла? Лежала бы подо мхом, подходи, черпай ведром. Мороку только людям создала… Пойдем, Анисимыч, к Нюше. Захватим ее да на могилки… переселенцев попроведать надо. Тереша, пойдешь с нами?

— Ступайте без меня. Сетенку довяжу.

Мы вышли на крыльцо. Полуденный жар схлынул. С болотной стороны тянуло легкой прохладой. У первой крылечной ступеньки на тротуаре свернутым черным кнутиком лежала гадюка. Приживалка даже не пожелала уступить нам дорогу.

— Грейся-грейся, — поощрила змеиное нахальство Горислава. — Кот оленивел, мышей не ловит. Она мышкует. Славная ползушка.

Неужели гадюка не пряталась от вертолетного гула, принимая его за гром?

Подходя к избе Нюши-хромоножки, услышали ее раскатистый смех. Наше появление она встретила звонкой частушкой:

— Говорила голоску: раздайся, голос, по леску. Чтобы милого, красивого ударило в тоску.

Расставила широко руки, загребая разом бабушку Гориславу, меня.

— Три березки — не лесок, мой миленок невысок. Ладный и подбористый, веселый, разговористый… Молодцы, что явились — не запылились. Старик, усаживай гостей. Думала: вы отдыхаете, приковыляла бы за вами. Старик, мечи хрусталь на стол.

Молчаливый, насупленный муженек Нюши поставил рядышком хрусталь — два граненых стакана сомнительной чистоты. Сгорбленный, небритый старичок, словно почиканный молью, постоянно озирался, пощипывал куценькую бородку. Одергивая фланелевую, навыпуск, рубаху, запускал пятерню под мышку и усердно чесался.

— Чего чешесся? Начерпай из фляги.

— Там… гуща… осталась… — виноватым, блеющим голоском сообщил муж.

— Ну и к чертям! Горислава, дай мне тряпку завернуть мою домашнюю тяпку. Я полью святой водой, может, станет молодой. В наказание, что ли, такой рохля достался?

Рохля, насупившись, молчал и тянул подол рубахи вниз — разглаживал матерчатые бугры.

Заступилась Горислава.

— Нюша, не шумкуй на Савву. Послушный, исполнительный, добрый.

— Немтырь! В день по полтора слова клещами тащу… а так хороший старик… чего грешить. Трава подрастет, выйдем с ним корове паек готовить… Савва, изыщи!

Старичок сощурился, собрал гармошкой складки на лбу. Нехотя расклеил губы:

— На дне… гуща…

Нюша ожгла рохлю острым взглядом. Подошла ко мне, схватила за руку, пытаясь закружить по горнице.

— Не горюй, подружка Феня, нынче новые права. Если парни не подходят — ты тяни за рукава… Перестану я любить своего касатика. Завтра смоюсь на Луну, завлеку лунатика… Славушка, почему солдата ветеранного оставила?

— Сеть вяжет.

— Зимы мало?

— Тереше без иглицы, что курящему без курева. Говорит: нервы успокаиваются. Собирайся, на могилки пойдем. Забыла?

— Ой, и верно. Гуща, убери со стола да мух поколоти.

Из деревни к запольному кладбищу текла узкая тропинка. За долгие годы много смертей проструилось по ней. Обрывались для кого-то петушиные поклики, застолья, полевая и луговая страда, рев скотины в хлевах. Из шумной деревенской круговерти тропинка вела к могилам, к немоте крестов, оградок, шатких столиков, увядших венков. Из надземного сосуда с названием жизнь все переливалось в земной сосуд с названием смерть. Горьким осадком выпадало на дно вечного сосуда оборвавшееся время.

Мавра-отшельница не давала затравенеть кладбищенской тропе. Часто навещала переселенцев, подновляла деревянные и металлические оградки. Подметала листву и хвою. Рыхлила лопатой, грабельками землю на могильных холмиках. Пересаживала на них лесные и полевые цветы.

Много видел разных погостов городских и сельских. С дорогими надгробиями, гранитными и мраморными памятниками, с витиеватыми оградками, сделанными из прочной арматурной стали. Ни одно кладбище не могло сравниться с авдотьевским. Оно представляло собой большую клумбу, любовно ухоженную, оберегаемую добрым, заботливым человеком. Погибающая деревня и воскресший голубо-зеленый городок за пустующим, заросшим будыльем и березняком полем, были разительным контрастом. Понятно стало желание Гориславы почаще навещать переселенцев.

Знавал одну московскую семейку, которая усердно, многие годы столбила местечко на Ваганьковском кладбище, да еще по соседству с известной личностью. Не только, оказывается, важно при жизни, кто твой сосед по лестничной клетке. Вот ведь какое дело. Надо и по гробу настоящего соседа подобрать. А то пролежишь всю смерть рядом с каким-нибудь прохиндеем. Хорошего мало.

Холмистый участок земли на ветродуйном берегу Васюгана жители деревни приглядели давно. Умели ранешние поселенцы выбирать места для деревень, церквей, ветряных мельниц и кладбищ. Надеялись на верные, неподводящие глаза. Смотрел на кладбищенский городок, ловил себя на мысли: хорошо бы после отведенных судьбой лет лечь вот в этот песчаный ярок, под зеленые купола берез, сосен и лиственниц. Их будут постоянно обновлять, подкрашивать весны. Природа позаботится об этом со всем врожденным усердием, со всей безотказной исполнительностью.