По взвозу поднимался сутулый, будто невменяемый мужичок. Отплёвываясь, бормотал что-то и качал головой из стороны в сторону.

— Товарищ, вам плохо? — царица небесная сочувственно посмотрела на прохожего.

— Мне-то не так плохо, землячка, а вот у них — махнул рукой прохожий в сторону яра — ни стыда, ни совести, ни чести… КГБ все паскудные замашки у НКВД перенял. И то: ворон ворону глаз не выклюет…

— Вы что — там побывали? У трупов?

— Побывал, дамочка, побывал… Тут Васька Глухарь не проходил?.. В форме зелёной — под чёрта таёжного. Молодец! Первый дёру дал.

— Вы от яра как ошпаренные несётесь… За водкой кореш побежал… хочет принять для очищения души, — прояснил береговую ситуацию Горелов. — Трупы топят?

— Стали топить, когда по третьему ящику водки пообещали… Страх божий! Никогда бы не подумал, что у мертвецов самый пристальный взгляд… Стали мы баграми кости с яра сдёргивать — гул по земле пошёл… недовольство… Меня кто-то невидимый по руке долбанул, прошипел над ухом: кощщщщщунство.

Страх нагнал на горожанина волну словесную. Забыл о Глухаре, о тридцати литрах напрочь потерянной сорокаградусной жидкости. Ему хотелось выговориться, излить тряские впечатления:

— Сцапал я багром одного горемыку… рубаха на нём истлела… какая-то наколка — синюшная рожа сверкнула…

Подёрнул плечами штрафбатовец, икнул. «Не надзиратель Кувалда под крюк багра угодил? Только у Тюремной Хари в Ярзоне была наколка в полный размер головы вождя…».

— Оплетаю проволокой труп, груз прилаживаю… старшой орёт: «По два, по три предателя в сцепку берите, а то траков не хватит…» Действую машинально… чую: сон дурной, но не прогонишь… утопил пару, базлаю бригадиру: «хочу в туалет… по густому… мочи нет…» Ну и освободился от каторги…

— Неужели так страшны кости?

— Кости, дамочка, не страшны, когда они кучкой… вот трупы с руками, ногами, черепами — другое дело… казалось тот, что с рожей синей, сейчас тебя за горло схватит и закричит: «Кто тебе, подлец, разрешил руки распускать?»

Словоохотливый потоптался на склоне и, махнув отрешённо рукой, лунатично побрёл от удивлённой троицы.

По взвозу металась раскосмаченная старушка. Подковыляла к приезжим из Томска:

— Милаи… вижу вы — не нашенские… приезжие… видать, начальники… помогите мово Каллистратушку из-под яра извлечь… узнала его… в носках моих вязаных лежит… всех прошу — никто горюшку не поможет…

Снайпер-гвардеец скрежетнул зубами. Горелов отвёл от старушки рассеянный взгляд. Полина нежно положила руки на плечи Нюры. Да, это была она, потерявшая мужа в тридцать восьмом и нашедшая в семьдесят девятом…

Растерянные томичи никогда не испытывали такого беспомощного состояния. Всё свершалось по чужой дикой воле, и они в три умных головы не могли ничего придумать, чтобы облегчить участь обеспокоенной христианки.

Историку Горелову лезли в голову старые мысли об опричнине, о временах инквизиции, о разгуле ощерившихся на Русь татарах, монголах, псов-рыцарей и прочей нечисти, охочей до великих границ.

— Что же это такое? — вопрошал Натан Натаныч и тонул в тине вопроса.

Вечерело. В преддверии белых ночей природа готовилась положиться на долгий спасительный свет. За Обью гуртились тучи. Взволнованный закат не предвещал тихой ночи.

Проводив парочку до гостиницы, снайпер побрёл к уютному пристанищу. Он выцеливал взором названия береговых улиц, отыскивая пространство Железного Феликса… Давно сгинул ярый страж революции, а дело его живёт и даже процветает не только по городам и весям Сибири… улицы свои заимел, колхозы… одной бронзы на памятники Ильичу и Эдмундовичу ушли несчитанные тонны.

Идёт, размышляет ветеран о превратностях судеб… клокочет душа… сердце захлёбывается жаркой кровью… Вот сегодня всех ткнули носами в дерьмо, указали на дверь новейшей истории… Интересно, какое негодование кипит в жилах учёного, которого прогнали сквозь штрафбатовский строй с социалистической направленностью… Приехал собирать материал для докторской диссертации… Хочет тот зонный клин выбить новым, более весомым… сюрпризец подоспел аховый: обрушение яра…

Заждалась Октябрина гостя. Несколько раз выходила с Дымком за ворота.

Заявился пьяный Губошлёп, надерзил соседке. Швырял щепки несвязных слов, тыкал в небо согнутой рукой: «Вот вам, гады! Хотели на Ваське Глухаре прокатиться!.. Я вам не шакал — столяр пятого разряда…».

Дипломатия у Октябрины отточенная — долбанула по затылку, домой отправила. Сегодня потомственный алкаш показался женщине агрессивным, невменяемым. После подзатыльника, не сказав ни слова, отправился до припасённой браги. Затрещина даже понравилась Ваське, точно соседка разом сняла с него лодочный грех.