Грудь налилась жёсткой болью. Мозг испытывал напряжение.

Отгонял прочь неласковые воспоминания, они с прежней настырностью взламывали запоры воли.

Темь давно подобралась к окнам, тихо владычила не только на улице Железного Феликса.

Хозяйка тихонько пошевеливала в картонной коробке картошку для посадки. Зеленоватые ростки давно проклюнулись, радовали огородницу нарымской настырностью.

Самодовольный котяра уплетал колбасу, урча от усердия и благодати.

— Приятного аппетита, Дымок!

— Ммрр…

Вразумительный толковый ответ понравился фронтовику. Он нежно погладил дорогого врачевателя, пообещал купить завтра свежей докторской. Побрызгав семенную картошку рассеянным изо рта дождиком, Октябрина предостерегла:

— Не перекормите пузана — от мышей отречётся.

— Профессию не забывает?

— Ооо! Когда в настроении и охоте — добычу на крыльце рядком кладёт. У него азарт на мышей спортивный.

От пышной перины тянуло пуховой духотой. Струила стойкое тепло протопленная печь. Поддавала жару топка ходиков.

Гость снова умостился на спину. Тут же Дымок занял привычную оборону над сердцем. По всему выходило — его лечение было рассчитано не на один сеанс. Натан Натаныч полностью уверовал в лекарские способности заядлого мышелова.

Пожелав спокойной ночи, потушив свет, хозяйка ушла в смежную комнату.

Уснул под струйное мурлыканье кота.

Тьма часто предъявляла фронтовику неоспоримый чёрный счёт. Засыпал он, просыпался несговорчивый двойник-подселенец, выводил на подмогу мерзкие сущности: они обливали густой мутью сновидений. Тело невольно вздрагивало… просыпался, включая гремучий счётчик памяти. Подселенец передавал гнусные полномочия нечисти. Они тешились вволюшку.

Пациент не уследил — когда Дымок закончил врачебную вахту. В области сердца — затишье боли. Грудь не подвергалась прострелам.

Откуда выплыл коварный надмогильный кулачище — проследить не удалось. Он вроде просочился со стороны Оби через закрытую форточку. Медленно надвигался к широкой деревянной кровати, осыпая комнату бледным фосфорическим светом.

Гвардеец был тёртым атеистом, не верил подстроенной чертовщине. Даже не удосужился произнести заклинание. Было любопытно видеть сжатый в кулак светящийся сгусток.

Не впервой длилась молчаливая дуэль с упёртым лунным пугалом… Вот оно изготовило из указательного пальца револьверный ствол, целилось довольно метко… ждал появления пули… Вдруг кулак смастерил крупную фигу. Кукиш настырно ввинчивался в пространство комнаты, приближался к изголовью.

«Даже креститься не буду… взглядом убью…».

Кулак не тускнел, не уменьшался. Мертвенный свет окутывал в тайну нереальности.

«Плыви, плыви, гад, — встречу… в окопах, госпиталях не такую нечисть видел…».

Лунная полуплоть разжала пальцы, немного поразминала их, слила в кулак и гневно погрозила.

Угасала с лёгким потрескиванием. Очевидец мог поклясться: ощутил запах грозового электричества.

Случалось и раньше: в мозгу вспыхивали плазмоиды с горошину, пытались покинуть теснину черепа. Может, этой ночью им удалось вылететь, слиться в кулак и устроить представление?

«Дался тебе, Натан, этот чёртов сгусток в форме сжатых пальцев… Ты его с молодости залучил в мозг… он пророс светом, выскакивает когда хочет… Шалишь! Не из трусливых!»

Выбрался из омута перины. Пошатываясь, подошёл к окну. Новое наваждение: в стороне обрушенного яра выбивались фосфорические лучи, слегка подсвечивали низкие тучи. Приходилось раньше видеть радостный свет северного сияния — радужный, переливчатый, с энергетикой счастья. Эти переливчатые потоки сочили скорбь, земля неохотно расставалась с унылыми крестообразными лучами.

«Не оттуда ли прилетел кулак?»

Мысли расклинивали воспалённую голову. Казалось — виски трещат и скоро не выдержат чугунного натиска.

Догадывался Воробьёв: подступает его закоренелая редкая болезнь, название которой не придумали доктора.

«Редкое психическое расстройство, — уклончиво объясняли они, — мозг нежданно-негаданно устраивает самосуд над памятью и духом… Мозг ведь — космос: не знаешь, какие метеориты налетят на тебя…»

Такое исчерпывающее объяснение злило ветерана войны. Выходит, его лечили, не зная истории болезни. Халатными белохалатниками называл их больной, смахивая в палате с тумбочки всё таблеточное разноцветье.