Женщина с коляской прогуливалась по мощеным дорожкам вокруг парка. У неё был тип лица, по которому сложно определить возраст. Ее, длиной до подбородка стрижка а-ля «мамаша» намекала, на около тридцатилетний возраст, однако лицо выглядело свежим и молодым, не смотря на темные круги под уставшими глазами.

Половина её лица была искажена из-за телефона, зажатого между плечом и подбородком. Обе руки были заняты несмежными делами: одной было поручено выправление тента на коляске, тогда как вторая вылавливала только-только начавшую ходить малышку в розовой пачке, искусно уворачивающуюся от неё. Я могла слышать только часть разговора по телефону, из-за криков ребёнка, но даже этого хватило, чтобы осознать, что её голос звучал так же изможденно, как я себя чувствовала.

Женщина остановилась около моей скамьи в парке, чтобы закрепить тяжёлый мешок с детскими вещами на руле прогулочной коляски и отыскать в нем какую-то вещь. Мать была настолько занята, что, казалось, даже не заметила моего присутствия, чего нельзя было сказать о маленькой девочке, которая тут же ко мне подсела. Тюль её пачки выглядела прямой и жёсткой, скрывая нижнюю половину маленького тельца, и только дрыгающиеся носки розовых балетных тапочек выглядывали из-под неё.

— О, нет!

Я посмотрела как раз в тот момент, когда несметное количество бутылочек, пустышек и других всевозможных детских принадлежностей вывалились из мешка и покатились вниз по склону.

— Черт возьми!

За первым последовало еще более эмоциональное восклицание. Женщина быстро хлопнула ладонью себе по губам, глядя на дочь широко раскрытыми глазами.

— Это очень плохое слово, Астрид. Мамочка не хотела говорить это нехорошее слово. Мы ведь не расскажем папе об этом уродливом слове, не так ли, милая?

Девочка внимательно смотрела на мать.

Когда она поняла, что старший ребенок не собирался ни соглашаться, ни опровергать ее высказывание, она нетерпеливо протянула дочери руку.

Маленькая девочка не сдвинулась с места.

— Астрид, — женщина скомандовала голосом, который, как я подозреваю, получают все матери на первый день рождения своего ребенка.

Астрид моргнула, но ее большие глаза, как у Бэмби, остались непреклонны. Мать чуть не плакала, глядя вниз набережной, туда, где вещи из мешка остановили свой бег. Крик младенца добавил восклицательный знак всей этой ситуации.

— Можете оставить ее со мной.

Даже не знаю, что заставило меня это сказать. Может то, что девочка была маленькой балериной, как и я когда-то. А может, во мне начал просыпаться материнский инстинкт.

— Я послежу.

Женщина удивленно уставилась на меня, будто не знала, что я здесь до этого момента. Недоверие отразилось на ее лице, пока взгляд не опустился ниже, на мой огромный круглый живот. Моя беременность явила собой большой жирный знак «Мне можно верить».

— Я всего на минутку, Астрид. Пожалуйста, будь хорошей девочкой с этой милой леди.

Как только ее мать ушла, забрав с собой неумолкающего младенца, чтобы собрать потерянные вещи, Астрид оживилась. Неуклюже маневрируя ей все же удалось встать на колени, и ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Дыхание девочки пахло чем-то сладким: конфетами или мороженным.

—Ты кто? — спросила она.

Я тут же пожалела о своем опрометчивом предложении. Никогда не умела ладить с детьми. Очевидно, надвигающееся материнство не изменило этого.

— Я — девочка.

— Я собираюсь стать балериной, — сказала она уверенно. Ее светло-коричневые волосы, всего на оттенок или два отличающиеся от маминых, были спутанными, непослушными и вьющиеся на концах. Это был кошмар, но однажды, с возрастом и грамотным использованием нескольких средств ухода, они будут прекрасны — этакие сияющие локоны, что обычно показывают в рекламе шампуня.

— Моя мама раньше была юристом. А ты кто?

Я колебалась, сконфуженная вопросом. Каким бы нереалистичным это сейчас ни было, балет всегда был моим будущим. Что на самом деле это означало, как бы далеко меня завело — раньше не имело никакого значения. Я полагала, что буду решать проблемы по мере их возникновения.

— Ну... Я пока еще не решила. Думаю, что могу стать кем угодно, если честно.

И на секунду мне показалось, что все возможности мира распластались у моих ног, умоляя выбрать из них.

— Неправильно, глупенькая, — вскрикнула Астрид победно, прежде чем ее маленькие ручки обхватили меня за пояс, а розовая щека прижалась к ткани на моем животе.

— У тебя внутри ребенок. Ты — мамочка! И ты всегда, всегда ею будешь.

Даже после того, как мама Астрид забрала ее и долго меня благодарила, слова девочки продолжали отдаваться эхом в моих ушах, как, если бы она шептала «навсегда, навсегда, навсегда...»

— Подожди-ка, — вернула Маделин меня в реальность, разозленная молчаливым погружением в личные воспоминания.