Хотя, как это возможно, я не понимаю...

Королева погрузилась в раздумья, отчего и морщины ее, и сам возраст стали вдруг виднее. Как будто, лишившись притока жизненной силы, слабая и немощная плоть получила возможность на какое-то время побыть самою собой. Но нет, улыбка вновь осветила ее лицо, и тени старости исчезли, как будто не было их и в помине.

– Да, вот еще что важно. Уж не знаю почему, но ваша встреча может состояться лишь до дня Святой Троицы. Это... это, ой, менее двух месяцев! Вряд ли Ричард с войском уже будут к этому времени в Италии. Нет, это совершенно невозможно! Так что, оставшись при короле, вы не успеваете, мессир! Но послезавтра на Риальто отбывает посольство, дабы заключить с венецианцами договор о переправе войска. Да, решено! Вы отправитесь с посольством! Вы и ваш ученый друг!

Алиенора порывисто поднялась с кресла. Да что там поднялась - будь ей восемнадцать, автор так бы и написал: вскочила! Лишь почтенный возраст герцогини и некоторая робость перед ее многочисленными регалиями вынуждают нас заменить честное и открытое "вскочила" на политкорректное "порывисто поднялась".

– Мессир, выздоравливайте и набирайтесь сил! Через два дня они вам понадобятся! Впрочем, наш милый Шешет, он - настоящий кудесник, так что за два дня поднимет на ноги и мертвого! А уж вас-то! Я - к Ричарду, ведь ему нужно еще так много объяснить...

– Да уж, - ворчливо пробормотал господин Дрон, когда комната опустела, и лишь легкий ветерок, поднятый богато украшенной коттой плотного ромейского шелка, напоминал еще об августейшем визите.
– Вот только посольства нам с Доцентом и не хватало.

Впрочем, было понятно: отвертеться не удастся. Чего хочет женщина - хочет Бог. А уж, когда хочет такая женщина!

Правда, здесь почтенный депутат слегка ошибся. На вечернем совете предводителей похода, когда речь зашла о формировании посольства на Риальто, его "ученого друга" самым грубым и недвусмысленным образом забаллотировали. Лишь кандидатуру самого мессира Серджио королю удалось продавить, да и то - лишь упирая на его иноземную мудрость и необыкновенные познания. Ибо ни благородством происхождения, ни выдающимися заслугами, ни широкой известностью олигарх из будущего блеснуть по понятным причинам не мог.

Возможно, впрочем, что свою роль все же сыграла некоторая толика известности, которую господину Дрону удалось стяжать своей нашумевшей победой над Эрве де Донзи. То, что барон - первоклассный боец, было известно всем. А, значит, некая толика его авторитета ложилась и на победителя.

Что же касается фигуры почтенного историка-медиевиста - семита от пяток до кончика носа - она стала прямо-таки вызовом благородной компании. О чем король и был извещен самым недвусмысленным образом.

Нет, все всё понимали. Да и редко какой владетельный господин в эти времена не имел при себе "хорошего еврея", выполнявшего для него щекотливые поручения на ниве финансов, юриспруденции и даже дипломатии. Так что, совсем уж чужеродным явлением Евгений Викторович не был. И, будучи помещен в определенный социальный разряд внутри бытовавших тогда званий и сословий, вполне мог быть признан как имеющий право на существование. Но чтобы вот так, как полноправный член благородного сообщества - нет, невозможно!

Так что, пришлось господину Гольдбергу остаться при ставке короля в Шато-Сегюр.

Но все эти волнительные события произойдут еще только вечером. А господин доцент - уже вот он, здесь, ломится, что есть сил, в покои к больному. И ведь сумел как-то договориться с суровым Шешетом Ицхаковичем! Не иначе, сказала свое слово этническая солидарность. Ну, сам понимаете - еврей еврею, и все такое прочее...

Как бы то ни было, не прошло и десяти минут после ухода Алиеноры Аквитанской, как в опустевшее кресло бухнулся хмурый и не выспавшийся господин Гольдберг.

– Ну, ожил, нимфоман старый? Или этот, как его, педофил? Седина, понимаешь в бороду...

Господин Дрон, еще не отошедший от очарования упорхнувшей Алиеноры, решил всерьез ворчанье господина Гольдберга не воспринимать. То ли гормональный взрыв, случившийся с ним после посещения Шатору, сошел на нет, то ли многочисленные удары в голову, полученные в схватке с де Донзи, поставили мозги на место, то ли еще какая причина... Но вот не получалось у него теперь всерьез воспринимать то, что казалось невероятно важным еще неделю назад.

– Ты, Доцент, чего притащился-то? Никак, зачесть мне моральный кодекс строителя коммунизма решил? Так я в вашу секту не вхожу, мне оно по барабану как-то...

– Ладно-ладно...
– не стал углубляться в тему внезапно подобревший господин Гольдберг.
– Я, собственно, на предмет утешить страждущих пришел. Ты же у нас теперь вроде как страждущий? Или где?

– Ну...
– искренне удивился почтенный депутат, - ну, допустим, страждущий. Валяй, утешай...

– И утешу! Так утешу - мало не покажется. А потом догоню и утешу еще раз, напоследок!

Значит, слушай сюда. То, что графиня тебя кинула - это не просто так, а проявление глубокой исторической закономерности. Понимаешь? Нет-нет-нет, даже не думай перебивать, - вскинулся он, заметив, что господин Дрон готовится что-то сказать.

– Я поначалу-то чего помалкивал, глядя, как ты на эту малолетку западаешь? Решил, что ты менять историю с этого конца надумал. По женской, так сказать, части. Ну, раз уж нам ход исторических событий менять положено, глядишь, и с этого бы краю чего поменяли... Ан, нет! История - старуха железная. Так просто ее на кривой козе не объедешь!