Страшных пять секунд Вероника молча смотрела в глаза брату, потом отвернулась. Освобожденный Джеронимо замолчал, сколько возможно подавшись ко мне. Вероника сорвалась с места. В зеркало заднего вида я видел, как она села на скамью для транспортируемых солдат. Достала пистолет, повертела в руках. У меня в глазах потемнело от мысли, что сейчас может случиться, но голос решился подать только Джеронимо:

– Не надо, Вероника, – почти прошептал он.

– «Не надо» что? – От ее голоса в теплом салоне стало холоднее, чем на улице.

Мне все-таки приходилось уделять время однообразному пейзажу, поэтому я скорее на слух понял, что Вероника разобрала и вновь собрала пистолет. Затем пришла очередь автомата. Вероника отстегнула магазин, сняла крышку затвора, затвор, все остальное, названия чего я даже не знал. Под конец, выпростав все патроны из магазина, она замерла над грудой металлолома, будто над пасьянсом.

Вдруг ее руки пришли в движение. Легко, будто семечками, утрамбовала магазин патронами, взялась за остальное. Я не успел моргнуть, как автомат оказался у нее в руках, готовый к стрельбе.

Вероника выждала секунду, словно надеясь, что кто-то невидимый похвалит, потом положила оружие. Я заметил только первое движение, которым она перевела переключатель режима огня в нижнее положение и отстегнула магазин. Потом все слилось в секундное безумие мельтешащих рук и неповторимого, непередаваемого «оружейного» звука.

Снова пауза, и следом – стремительная сборка. Я покосился на Джеронимо, который тоже не сводил глаз с сестры. Почувствовав мое внимание, он кивнул, и у меня отлегло от сердца. Значит, мы видим что-то обычное, а не начало синдрома навязчивого состояния.

– Джеронимо, – тихо сказала Вероника, растерзав автомат не меньше двадцати раз. – Надеюсь, ты запомнишь этот день. Когда за твою дурацкую идею погибли первые невинные люди.

– Даже сейчас ты будешь обвинять меня? – возмутился Джеронимо. – Не отца, который…

– Замолчи.

Она закинула автомат за плечо и уставилась в стену. Против всех здравых смыслов и инстинктов самосохранения мне захотелось остановить броневик, сесть рядом с ней и положить руку на плечо. Кажется, ей я сочувствовал сам, без двойника. Странное ощущение.

– Другого я от него не ждала, – произнесла Вероника. – Но от тебя – да. Просила, умоляла тысячу раз: досиди спокойно до церемонии, а потом получишь все, чего только пожелаешь…

– Кроме моей сестры, – прошептал Джеронимо, и тон его был так непривычен и жуток, что я содрогнулся. Впрочем, у меня были и другие причины. Вернее – причина. Проблемка, с которой я не мог справиться, испробовав все имеющиеся в наличии передачи, включая заднюю…

– Неужели ты думаешь, от меня что-то зависит? – горько спросила Вероника. – Думаешь, откажись я, папа улыбнется и скажет: «Bueno fortuna»? – Она покачала головой. – Нас очень по-разному воспитали. Я в ситуации между силой и смертью выбираю силу. А ты между жизнью и смертью выбираешь петрушку и реактивный самолет. только я-то беспокоилась о тебе, делая выбор. А ты? Думал ли обо мне, когда творил все это? Не отвечай. Знаю, что нет. Думал лишь о том, что знаешь, как мне лучше.

– Простите, – сказал я, уныло глядя на черный экран. – Я не должен бы вмешиваться, но разве ты, Вероника, поступала не так же? Решила, что ему будет лучше потерять сестру…

– Ты ведь могла сначала родить мне племянников! – горячо подхватил Джеронимо. – Это и для дома было бы прекрасно. Ведь финал мутации гена предвидится только через два поколения!

– Наверное, вам нужно было просто сесть и от души поговорить, – продолжал я.

– А если Рикардо прав, и между нами нет кровного родства? – не унимался Джеронимо. – Я мог бы стать отцом своих племянников!

– В любом случае, – говорил я, закрыв в ужасе глаза, – Джеронимо дал тебе возможность выбирать. Так отчего бы не воспользоваться ею? Я тебя знаю всего ничего, но даже мне было бы грустно услышать, что ты положила жизнь без остатка на алтарь процветания дома.

– Вот! – Джеронимо поднял палец. – Слушай его! Он говорит мудро!

– Нет, Джеронимо, – сказала Вероника, на которую наши речи не произвели ни малейшего впечатления. – Он просто пытается заговорить нам зубы и отвлечь от очевидного. Что, Николас, мы опять падаем?

Джеронимо резко повернулся к монитору, потом заглянул в прицел и застонал:

– Черт побери, Николас, ты угодил в зыбучие снега!

– Мы угодили, – уточнил я. – И что еще за «зыбучие снега»?

– А что, не видно?

Было, конечно, не видно, но я понял, что задал глупый вопрос. Коли уж транспортер медленно и уныло ползет вниз сквозь снежную толщу по какой-то нескончаемой шахте, то вопрос о зыбучих снегах даже не стоит.

Вероника подошла к нам. На лице у нее блуждала безумная улыбка матушки Мидоус, застывшей с тазом кипящей патоки над братцем Кроликом.