Она лежит на кровати в своей спальне дома в Юрсхольме.

Ну да, конечно.

Она со вздохом откинула мокрую простыню. Томас уже ушел. Она это знала, ей не надо было для этого смотреть на его половину кровати. На работу он каждый день уезжал в семь часов — по его версии, чтобы избежать утренних пробок. Настоящей причиной была любовь к чудесной работе, перевесившая любовь к невыразимо заурядной семье. Во всяком случае, так казалось Аннике, когда у нее было дурное настроение.

Она натянула на себя невыразимо заурядный махровый халат и спустилась на кухню, чтобы приготовить завтрак невыразимо заурядным детям. Паркет ослепительно блестел в лучах утреннего солнца, в окна заглядывала цветущая вишня. Анника остановилась у окна, любуясь маленьким деревцем.

«Этот дом не заурядный, — подумала она. — Я должна быть счастлива. В конце концов, ведь это именно я его купила».

Она проглотила тугой ком, застрявший в горле, и поставила в микроволновую печь две кружки молока, чтобы приготовить горячий шоколад. Потом Анника поджарила ломтики хлеба и намазала их арахисовым маслом. Бананы она нарезала на тарелки и добавила к ним нарезанные кружками апельсины. Когда молоко согрелось, печь запищала. Анника раздраженно открыла печь — какое здесь все шумное! Если за окном не верещали птицы, то пищала бытовая техника. Печь на старой квартире пищала три раза, и этого было вполне достаточно. Зачем нужен четвертый бип?

Она поставила на стол тарелки с едой, кружки с горячим шоколадом и пошла будить Эллен и Калле.

С переводом детей в новый детский сад была целая проблема. Для начала попечительский совет заартачился и заявил, что дети могут начать посещать новый сад только с осени, но Анника нажала на все педали и нашла частное воспитательное учреждение, где был и детский сад, и подготовительный класс для шестилеток. Это учреждение с удовольствием набирало детей, и Эллен, и Калле легко туда попали. Группы были большими, больше, чем в городе, но зато здесь было больше простора. Что касается детей, они практически не отличались от городских детей в Кунгсхольме. Они так же ревниво оберегали свою территорию и не собирались пускать на нее чужих детей. Особенно тяжело пришлось Калле. Мальчики в группе не желали с ним играть. Но самая главная разница заключалась в том, что в группах не было ни одного иммигранта.

Она отвозила детей в сад на внедорожнике, уменьшенной копии чудовища, на котором ездил на работу Томас. Как обычно, дети начали ругаться из-за того, кто сядет впереди, и, как обычно, дело кончилось тем, что оба сели назад. Калле всю дорогу тихо плакал, и от этого плача у Анники сжималось сердце.

— Эй, как дела, Калле-Балле? — спросила она, глядя на него в зеркало заднего вида.

— Не называй меня так, глупая корова!

Анника резко затормозила и припарковала машину на обочине. Остановившись, она обернулась к сыну:

— Как ты меня назвал?

Мальчик, выкатив глаза, смотрел на мать. Резкая остановка напугала его.

— Ты первая начала, — сказал он, надувшись.

— Прости, если я расстроила тебя, назвав Калле-Балле, но я же всегда тебя так называю. Но если ты не хочешь, то я не буду тебя так называть.

— Но ты первая начала обзываться, — раздраженно повторил мальчик и попытался ударить мать.

Она поймала его руку.

— Знаешь, в чем разница? Я не хотела тебя обидеть, а ты назвал меня глупой коровой только затем, чтобы обидеть и рассердить. Разве не так?

Калле опустил голову и пнул переднее сиденье.

— Перестань пинаться и смотри на меня, — сказала Анника, умудрившись сохранить хладнокровие. — В нашей семье не принято так друг друга называть. Теперь извинись передо мной и скажи, что никогда больше не назовешь меня глупой коровой, понятно?

Мальчик посмотрел на мать. Вид у него был виноватый, губы дрожали. Казалось, он вот-вот расплачется.

— Прости, мамочка.

— Мой маленький! — сказала Анника и расстегнула ремень безопасности заднего сиденья. — Иди ко мне…

Она протащила Калле между спинками передних сидений, усадила к себе на колени и стала баюкать, нежно поглаживая по волосам.

— Ну вот, ну вот, — шептала она, — ты мой самый лучший маленький мальчик. Я люблю тебя больше, чем всех на свете мальчишек. Знаешь, как сильно я тебя люблю?

— До неба? — спросил сынишка, свернувшись на коленях Анники.

— Нет, больше, до самых ангелов! Сейчас ты пойдешь в сад, будешь петь, играть в футбол и не станешь ни с кем ссориться. У тебя все будет хорошо, ты слышишь?

Он кивнул, уткнувшись ей в грудь.

— Можно, я сяду впереди?

— Нет-нет, иди на заднее сиденье.

Мимо в опасной близости проехала какая-то женщина и раздраженно просигналила. Анника показала ей средний палец.

— А вот я никого не называю глупой коровой, — сказала Эллен.

Когда Анника наконец развела детей по группам, она почувствовала себя совершенно разбитой. Прислонившись к машине, она смотрела на здание детского сада с болью в сердце: низкое одноэтажное здание с большими окнами, пропускавшими в комнаты море света, лужайка с турниками, лесенками, колыхающимися на ветру качелями и трехколесными велосипедами. Солнце светило ярко, но неуверенно, как это часто бывает весной; в воздухе висел томительный запах сырой земли и свежей травы, но Анника ощущала внутри только пульсирующую тревогу.