Бедняжка росла в постоянном страхе, ходила с опущенными плечиками, словно задавленная невидимой ношей, даже дышала с опаской, что ворует воздух, на который не имеет права.

Когда Аэлита подросла и пыталась разыскать отца, все тот же секретарь осведомил девочку-подростка о случившемся в тот день, двенадцать лет тому назад.

Аэлита вышла из конторы отца, на порог ее не пустившего, и подошла к первому попавшемуся человеку, вроде приличному.

– Дяденька, дай денюжку.

– Зачем тебе?

– Кушать хочу.

Тот дал. Подошла к другому, третьему... Насобирала на бутылку дешевого вина и выпила всю. Ночевала на скамейке в скверике, все равно бы мать выгнала, предварительно побив до полусмерти. Дальше пошло-поехало.

В конце-концов, очередной "дяденька" ничего не дал, но сообщил, что денюжку заработать надо, и предложил пойти с ним.

С ним так с ним, - терять было нечего. Аэлита оказалась на панели. Ей уже на все было начхать, лишь бы насобирать на выпивку и забыться.

Однажды какой-то богатый мужчина, застегивая ширинку, невзначай спросил ее имя. Она назвалась. Тогда он изумленно поднял на проститутку глаза и, сам себе не веря, спросил имя и фамилию матери. Девушка сказала, и человек взревел, как подстреленный кабан. Из его воплей она поняла, что перед ней ее папа. То, что закончилось пять минут назад, не произвело на нее впечатления. Одно-единственное пришло в голову: наконец-то, они стоят друг перед другом

– За что ты меня бросил?
– Не надеясь ни на удачу, ни на честный ответ, Аэлита все-таки, в конце концов, задала этому человеку главный вопрос, мучивший девочку всю ее короткую жизнь.
– На мне же тогда не было написано, что я стану пьяницей и падлой. Откуда ты знал, что я такая дрянь, чтоб от меня отказаться?

Она серьезно смотрела на него в ожидании ответа, но ответа так и не получила.

Отец, обращаясь куда-то к небу, взвыл нечто длинное, матерное, грязное и заковыристое, даже повидавшую на своем недолгом веку всякое девочку пробрало до шока, потом долго выкрикивал вверх нечленораздельные обвинения, бил себя кулаками в грудь, проклинал Лилиану, а еще потом отвез дочку к себе на дачу и там они вместе - папаша с горя, а дочка от радости, что выпивка даровая и отрабатывать не надо - квасили до утра. Он все расспрашивал Аэлиту о ее жизни, плакал пьяными слезами и снова крыл бранью и проклятьями эту гадину, ее мать.

Утром он велел дочери из дачи не высовываться и исчез. Скоро появился, забил холодильник продуктами, приказал опять-таки носу на улицу не высовывать и укатил на своей тачке.

Аэлита на улицу и не рвалась, благо напитков был полон бар, а девочку ничего другого не волновало. Очень скоро отец позвонил и объявил: правды все равно добился, и дочка (уронил это слово и самого аж перекосило) едет в Америку с хорошей семьей. Потом приехал папашин водитель (самого дергало еще разок постоять перед девочкой) с чемоданом и деньгами на дорогу и первое время и отвез в аэропорт, чтоб отец больше никогда не слышал о такой дочери. Так Аэлита оказалась в Калифорнии.

Когда деньги закончились, а "хорошая семья" вышвырнула ее на улицу, четырнадцатилетняя девчонка сперла в магазине бутылку, потом другую, третью, - и, наконец, попала в полицию, оттуда - в детдом, другой... Очень скоро, и году не прошло, кривая дорожка привела Аэлиту на принудительное лечение в филиал для малолетних алкоголиков при агентстве, где она до лучших времен и обосновалась.

У Фианы сжималось сердце всякий раз, стоило ей только подумать о девочке. Несколько раз даже мелькала мысль удочерить Аэлиту, но что она могла ей дать, практически взрослой женщине? Предъявить Яшку? Или всех остальных? Так одного Цыгана с лихвой...

Тот, кстати, звонил уже несколько раз, интересуясь, когда же Фиана закончит с психами на стороне и вернется в резервацию. Конечно, он пил и, разумеется, это начинался запой. Фиана хорошо знала замашки любимого и легко разгадывала оттенки его голоса.

Она не могла на работе общаться с цыганом долго, но и вовсе прекратить связь полностью не могла, хоть и прекрасно понимала: подлый тип вьет из нее веревки и все это ей на фиг не нужно.

Звякнул телефонный будильник, давая знать, что отдых окончен, пора возвращаться. Фиана нажала ступнями на подставку для ног, та послушно поддалась вниз, заставив спинку подняться. Кушетка вернулась в состояние кресла. Женщина встала.

Аэлита заплакала, как только вошла, и это было ее нормальной реакцией на терапию.

– Больше всего я презираю свое имя!
– начала девочка.

Фиана вспомнила, как ненавидела свое.

– Не хочу зваться...
– бедняжку передернуло.

Сессия прошла, как всегда. Девочка то плакала, то рыдала. И говорила: не хочет жить, недостойна, считала смерть избавлением, да только не знала, как покончить со всем этим безболезненно и наверняка.

– А твои родители достойны жить, как ты думаешь?
– спросила Фиана.