6 декабря 1934 г.

Среди выпадов «Харбинского Времени» обратите внимание и на то, что эта японская газета яро нападает на Пакт[Рериха] и на Знамя[Мира]. Подобные выпады после известного Вам поднятия Знамени и речей на конвенции и всяких пр[очих] дружественных заверений [199] представляются особенно странными и необъяснимыми. Среди запросов местному ген[еральному] консулу следует выделить в особый запрос это неприличное отношение к Пакту. Если бы Вам ответили, что это писалось русскими, а не японцами, то следует указать, что местная яп[онская] цензура необыкновенно сильна и без нее никакое сведение, а тем более затрагивающее международный интерес, попасть в газету не может. Нам доподлинно известно, что даже самая маленькая хроникерская заметка подвергается строжайшей цензуре. Авторы заметок говорили нам, что их писания часто бывают до неузнаваемости изуродованы цензурой. Поэтому факт ярых нападок на Пакт и Знамя, приветствованные на международной конвенции, не могут быть следствием какого-то выступления русской преступной шайки. Мы имеем поводы предполагать нечто гораздо более глубокое, требующее дознания и компенсации. Также невозможно предположить, чтобы местные официальные лица не имели ничего общего с деятелями центральных мест. Обо всем этом следует запросить генеральное] консульство. Чем больше вникаем мы в безобразные выпады определенной части харбинской прессы, тем более становится ясным, что требуются длительные, тактические дознания. Повторяю, если кто-то начнет уверять, что это деяние лишь каких-то русских отбросов, то это оправдание будет неправильным, ибо эти отбросы являются послушными наемниками. Но, спрашивается, чьими? Не забудем, что кроме поругания Пакта и Знамени выдвинуты всевозможные явно нелепые обвинения до кощунственных замечаний над именами Св. Сергия, Оригена и пр. При этом сами же эти газеты подчеркивают, что русские эмиграционные группы признают меня своим духовным вождем. Иначе говоря, это значит, что кому-то политически необходимо добиться обратного. При этом мы видим три определенные группы:

I. Блок японских газет.

II. Фашисты, подражающие в человеконенавистничестве немецким.

III. Легитимисты, которым Кирилл раздает графские и разные придворные звания.

Вполне естественно, что две последние группировки (вообще немногочисленные) всегда будут яро нападать на все строительное. Немецкая свастика всегда будет далека от народных масс. Разделение Украины и прочие обстоятельства, определенно объявленные в известных Вам книгах, не могут быть приветствованы. С другой стороны,[среди] так называемых легитимистов-кириловцев замешались люди с явно преступным прошлым. Так, напр[имер], даже начальник их штаба ген[ерал] Касаткин был приговорен за злоупотребление адмиралом Колчаком к разжалованию и крепостному заключению [200] . Но в наших культурных построениях подобные данные лишь должны быть известны для справедливых суждений. А вот когда перед нами встает поругание международного пакта со стороны яп[онских] газет, тогда следует обратить все внимание уже с точки зрения международного права. Если Вам скажут, что Лукин и другие преступные писатели ничтожны сами по себе, то тем более ответственность ложится на руководящие сферы, допускающие в определенных газетах выступления лживые и злонамеренные. Ведь Осава и Танака – редакторы «Харбинского Времени» – японцы. Если мы предположим, что охранение культурных сокровищ невместно большевикам, уже разрушившим столько памятников, то это будет вполне понятно. Но в таком случае мы должны бы были предположить наличность большевиков в составе яп[онских] газет, и это было бы совершенно необъяснимо. Также совершенно непонятно мне, чтобы после известного Вам поднятия флага и заверения об этом со стороны правительственного делегата японские власти сделались вдруг врагами охранения культурных ценностей. Недопустимо. Значит, всячески следует исследовать истинные причины происшедшего, а также дознаться, о какой черной доске упоминала мисс М. еще прошлой весной. Главное – во всем знать истину. Также следует обратить внимание и на другое обстоятельство. Вчера мы опять слышали, что из Калифорнии [201] рассылается определенная литература. Если бы Вы нашли, что мое имя так или иначе связано с этим, то примите меры, чтобы никаких злоупотреблений моим именем более не происходило. Ни в какие эти организации я не записывался. Также превыше всяких человеческих соображений находится приписывание мне не моих книг, а также как и крикливая ложь о масонской ложе «Белуха», или «Алатас», или «Аратас»,[что] лишь доказывает какую-то невероятную степень невежественности. После всех этих злобно-невежественных выкриков приятно оказаться в культурной атмосфере Пекина. Не удивляйтесь тому, что я как бы повторяюсь в моих письмах, но, не будучи убежден в аккуратности почты, мне представляется лучше повторить, нежели рисковать пропажею сведений.

В тяньцзинской газете «Наша Заря» [202] , говорят, появилась хорошая заметка о нашем пребывании в Пекине. Странно замечать явное разделение прессы на порядочную и на преступную.

Сегодня горло мое все еще не в порядке, и потому сижу дома.

В одной из неоконченных повестей Пушкин говорит: «Перед чем же я робею»? – «Перед недоброжелательством», – отвечал русский. Это черта наших нравов. В народе она выражается насмешкой, а в высшем кругу – невниманием и холодностью. Не могу не добавить несколько строк из пушкинского «Путешествия в Эрзерум» [203] , которое кончается так: «На столе нашел я русские журналы. Первая статья мне попавшаяся была разбор одного из моих сочинений. В ней всячески бранили меня и мои стихи… Таково мне было первое приветствие в любезном отечестве», – так говорит Пушкин.

________

Передайте Уоллесу, что уже вчера у нас были два очень симпатичных китайских ученых – один ботаник, а другой культурный деятель – и обещали нам рекомендовать подходящего ботаника для следования в экспедицию. Конечно, этот ботаник будет не только пригоден для сбора растений и семян, но и для составления своего доклада о лучших засухостойких растениях для заживления пустынь. Таким порядком на окраинах Гоби будет проведена очень полезная работа. Не оставляем мысли и о кооперативе], для которого здесь находятся отличные перспективы. Таким образом, широкая работа для пользы человечеству может порадовать как Уоллеса, так и президента.

«Собаки лают – караван идет».

________

Только что генерал Хорват прислал нам на прочтение номера газетки «Возрождение Азии», издающейся на японской концессии в Тяньцзине. В них не только помещены перепечатки из бредней харбинской газеты, но и имеются некоторые дополнения, как, например, патологический фельетон «Каббала». Если мы достанем номера этой темной газетки, мы пришлем их для Вашего сведения и архива. Больших бредней вряд ли когда-либо появлялось на газетных листах.

<Р[ерих]> [204]

7 декабря 1934 г.

Послали в Нью-Йорк телеграмму, чтобы Друг был извещен о хороших возможностях Скул [205]– Канзас. Действительно, для Америки эти возможности могут быть чрезвычайны. Конечно, для всего требуется прежде всего известное время, но нам хотелось, чтобы и Друг был подкреплен хорошими сведениями. Конечно, при нынешнем построении Люис должен занять одно из главных мест. Не худо было бы ему и Фр[ансис] повидаться с Другом и предварительно поговорить об этих возможностях. Предполагаю, конфиденциально, что не только возможности Друга, но и новые друзья Люиса могут подкрепить это дело. В смысле гарантий все будет обследовано и сообщено.

Переходя к газетному эпизоду, мы должны прийти к заключению, что указанные Вам вчера две партии, фашистов и легитимистов, ни в коем случае и не могли бы быть нашими друзьями, и потому их ярость и свойственная им ложь являются вполне нормальными, но, тем не менее, заслуживают и дознания, и внушения. Главным же образом остается совершенно непонятным, что ареною выпадов оказалась именно группа япон[ских] газет, и это обстоятельство заслуживает совершенно особого расследования.

Надеемся сегодня иметь от Вас телеграмму, ибо со времени нашей первой телеграммы о происшедшем безобразии прошли уже три недели. Надеюсь, что Вы всю корреспонденцию направляете сюда, на Гонконг-Шанхайский банк, минуя Харбин, который оказался для корреспонденции неприемлемым местом. Даже если Вы захотите что-либо сообщить В.К., сделайте это через нас, и мы найдем подходящие возможности.

Надеемся, что наши телеграммы и письма до Вас доходят. Очень прискорбно убеждаться в том, что вся корреспонденция там вскрывалась, а смысл ее злостно перетолковывался. Посоветуйтесь с Другом, нет ли еще кого-либо вполне достоверного для будущих сношений с Скул-Канзас.

Или же будет проще вести эту переписку лишь с Люисом. Мы не сомневаемся в том, что Вами приняты соответственные меры, как в смысле Калифорнии, так и в смысле Вонсяц[кого] и Сав[ады].

Газетный эпизод превысил по своему безобразию всякие меры и попутно затронул как достоинство Америки, так и Франции. Предложите, чтобы Друг (если можно обойтись без Старого Дома) сам снесся бы с послом С[авадой] и запросил бы его разъяснения, почему именно группа газет его страны поступила так грубо, хотя бы в международном отношении. Конечно, предоставляю это действие всецело Другу, ибо ему виднее местные условия. Можно лишь пожалеть, видя, как люди теряют свои возможности. Уже неоднократно нам приходилось быть свидетелями этого. При подписании Пакта в апреле не следует ли дать знак I степени всем главам, подписавшим Пакт (если они ранее этого знака не имели)? Запросите по этому поводу и наш Парижский Центр. Также спросите Друга, следует ли в отношении Скул-Канзас ограничиться возможностями США, или же возможно также в какой-либо мере привлечь и внимание Франции. На месте Другу виднее, что проще и ближе к делу.