– Ну как же? В лису перекидываться… – в глазах опять защипало.

– Ты не оборотень. Ты – Дара! Сколь раз тебе повторять?!

– Ды как хочешь, так и назови! Не понимаю!

– Дара – не имя. Не только имя. Это… не знаю! Приговор. Способ жить. Это иной склад души… и не только души. Поэтому – ты! В который раз – ты! Ты можешь нам помочь. В тебе много странного. От прапрабабки твоей Фимы тебе дар достался. От людей, с которыми жила, от родителей твоих, душа человечья, отличная от нас. И все вместе так в тебе перемешалось… Да и сама ты такого наворотила! Вот только от меча зря отказалась.

Я клацнула зубами.

– А про меч-то откуда… Кодя, не пугай меня!

– Удивляюсь я вам, людям… Ты что, не понимала, что делаешь? Не видела, кто приходит на твой зов? – Я мотала головой, говорить не получалось. – И кто меч у тебя забрал, не видела?

– Видела, – придушено прошептала я. – Но я думала – фантазия, сама сочинила…

– Ох и мама моя дорогая, застенчивая, – простонал гном, – ты хлеще Митрофана. Или тебя со словами не учили обращаться?

– Учили. Каждое слово материально.

– Ага. По тебе и видать. Да поднимись ты с пола, Небом тебя прошу. Простудишься же. Охо-хо-хо… И от этого человека зависит жизнь наших детей.

– Вот и я говорю – не меня вам надо! Не меня!

– Молчи уже, болезная! Молчи, добром прошу.

– А то что? – пробормотала я, отряхивая джинсы.

– Ты не гляди, что я тебе по пояс буду, рука у меня тяжелая, – и Кодя сунул мне под нос крепкий кулак, покрытый рыжеватой шерсткой. Я икнула. И успокоилась. Мгновенно.

– Что ж делать, Кодя… – растерянно прошептала я. – Что ж мне делать? Отступать поздно. Но я ничего не умею. А у вас там дети…

– Не знаю. Это тебе решать придется. Вот доберемся до Пристаней, оглядишься, может быть, какая мысль в голову зайдет.

– Кодя, ну что ты несешь! «Мысль в голову»… Мыслей – хоть палками выгоняй, а толку?

Вместо ответа гном снял валенок с левой ноги, задрал штанину, размотал бинт и показал мне сиренево-розовый шрам на месте раны.

– И что? Это ж ты «мазь-зашибизь» готовил!

– Дар, ты что – глупая? Какая мазь за два часа такую рану залечит? Моё варево только заражение остановило, а ткани сращивать я не умею. Живое починять умеет только Дара.

– Да я обыкновенный человек!

– Ага. Тут полная электричка обыкновенных…

– Кодя, – жалобно проскулила я, – а если я не справлюсь?

– Тогда нам придется уйти. Или погибнуть. Наш мир перестал быть безопасным. Наш дом перестал быть надежным. Представляешь, как это? Когда не знаешь, чего ждать от мира, в котором родился и вырос. Когда родной дом отторгает тебя, забирает твоих детей… Ты понимаешь – как это?!

Холодно… холодно… Небо великое! Как же холодно жить…

За окном тянулись белые песчаные отмели, теплые и безлюдные. Море лениво выкатывало волну за волной на пустынный берег. Монти проснулся и, каркнув на прощанье: «До встррррррречи! Порррррра!», вылетел сквозь стекло. Его тень какое-то время летела рядом с электричкой, а потом резко ушла вправо. Тюня опять вылизывался, с остервенением выкусывая из подушечек лап. Кодя тихонько беседовал с Тарасом Прокопьевичем, медведь согласно кивал головой и постукивал лапой по сиденью. Оцепенение потихоньку отпускало. Кофе бы…

– Держи. – Кодя протягивал мне большую чашку.

– Спасибо, – и я поплелась в тамбур, на ходу доставая из кармана сигарету.

В тамбуре было тихо. Стука колес почти не слышно. Я прихлебывала из чашки и в сотый раз пыталась понять, что мне делать. Ничего внятного в голову не приходило. Не в трусости дело, хотя, и она имела место. Настигло отупение, одни и те же мысли бродили по одному и тому же кругу. Что я могу, что я могу, что я могу? Ничего, ничего, ничего… Чашка снова наполнилась кофе. Такого абсолютного бессилия я не чувствовала никогда. Под потолком безумной электрички громко щелкнуло:

Лететь в горящих качелях

Свалить в облако ночи

Не зарубаться на целях

Убить себя, но не очень

Порвать последние нервы

Кормить песню с ладони

Иметь в виду все маневры

Как всегда уходить от погони

Забыть на срок свое имя

Восстать из пепла однажды