— Ладно, — великодушно махнул рукой Беклемишев, — прикажу. Только тебе теперь с твоими холопами надо у меня во дворе поработать.

С этого дня добрая треть артели перешла работать на воеводский двор. Сначала ставили ему двое новых ворот: передние, те, что с приезда, и задние, с поля. Потом разохотилась воеводша и велела новые хоромы закладывать, богатые, на манер московских: просторные подклети, на них пять горниц с комнатами, разделенными сенями, на третьем ярусе — терема с чердаками, а вокруг горниц три высокие башни — повалуши. Постепенно на обустрой воеводского двора отвлекалось все больше людей, а между тем работы по укреплению крепости не дошли еще даже до середины. Настал март, но до тепла, по всем приметам, было еще далеко. Зима выдалась снежная и уходить не собиралась. Лес заготавливать становилось все труднее, людей не хватало. Когда работы на крепости замедлились так, что грозили вовсе остановиться, Архип пришел к воеводе и попросил вернуть артельных.

— Дело у нас стоит, — пояснил он. — И бревен нет, дал бы еще мужиков, а то к лету не управимся.

— Бревен, говоришь, нет? — сузил глаза воевода. — Так я тебе подкину, у меня их много! — Он показал на стоявшие у судной избы связки батогов и крикнул: — А ну убирайся отседова, пока я тебе спину не изукрасил! Ишь, холопье поганое, указывать мне будет!

В тот же вечер вышел между артельными жаркий спор.

— Мы на его хоромный двор не подряжались работать! — шумели одни. — Из тридевятой дали приехали, чтобы задницу его огораживать!

Другие смирялись:

— Какая разница, где работать, лишь бы денежки шли!

Третьи середку держали:

— Оно, конечно, не по совести, а по корысти воевода поступает, да что можно сделать?

Данилка был одним из самых решительных.

— До того обрыдло работать на воеводу! — жаловался он. — А боле всего его жирная кутафья [37] донимает. Все указует, как щепу драть, куда бревно класть. Сам-то с придурью, а она с еще пущей. Как промеж собой договариваются, ума не приложу! И ведь не поймут, что вперед нужно крепостью огородиться, а опосля уж своим забором. Нет, братва, надобно послать нам в монастырь к игумену и довести про воеводское самоуправство.

Феофил злобно поблескивал глазами и хрипел:

— У святого отца только и делов, что холопский оговор слушать! Смиритесь работой и не ропщите.

Тем бы, верно, и закончился разговор, кабы не случился к ним в этот вечер неожиданный гость.

— Исполать тебе, господи Иисусе! — с такими словами выступил из мрака к артельному костру высокий и худой старец. Он оглядел круг возбужденных лиц и прибавил с доброй улыбкой: — Хлеб да соль!

— Ем, да свой! — тотчас же огрызнулся Феофил.

— Спаси бог, — ответствовали другие и подвинулись, давая место у огня. — Издалека ли идешь?

— Путь мой далек, — охотно заговорил старик, — верст не считаю. Одне ноги стопчу, другие пристегну и дале. Приморюсь — сяду отдохнуть. Присел в вашем краю — слышу, душа человечья мается. Подошел, зрю — отрок убогий плачет, замерз, должно. Вот привел к огню отогреть. Ну иди сюда, экий ты! — обернулся старик и вытащил к костру упирающегося парня.

— Сеня Мума! — узнали артельные немого, работающего на воеводской поварне. В городе всяк знал доброго в неленивого парня, ставшего сиротою в один из татарских набегов и вдобавок к этому лишившегося языка, когда посмел браниться на насильника. — Что же ты в лесу делал?

Сеня, по обыкновению, замычал в ответ и замахал руками, потом задрал на себе рубаху и выставился на свет. Вся его спина была исполосована батогами.

— Кто ж это так тебя? — послышались возмущенные голоса.

В ответ Сеня изломал себе лицо, выкрутился руками, растопырился пальцами.

— Никак, сам воевода? Ах он злодей! Как на убогого рука-то поднялась?

И ярость снова стала заливать сердца артельных. Закричали они, руками заплескали и порешили-таки послать в Москву человека с челобитной. Тут же отрядили для этого дела Данилку и стали говорить, что в челобитную надобно вставить.

Послушал их пришедший старец и подал негромкий голос:

— Да будет вам ведомо, добрые люди, что едет нынче по всей порубежной окраине князь Андрей Васильевич, родный брат государя московского. Муж чуден вельми умом, красен с виду, до простого люда ласков, а к злодеям строг и безмилостив. При мне на Медыни воеводу тамошнего приказал в железа взять за его неисправления и нечисти. Слыхом я слыхивал, что идет он теперь в ваши края, городок Алексин поглядеть и крепость его проверить. Вот и скажите ему свои обиды, чем кого посылать за семь верст киселя хлебать. Да за своими обидами убогого не забудьте.

— Коли верны твои вести, то лучше все на месте справить, — согласились мужики. — Хучь в Москве и строго, а все ж далеко от свово острога! Ладно, обождем твоего чудотворца…

— А Сеню надо бы в артель к нам определить, — предложил Данилка. — Парень работящий, пущай к какому рукомеслу навыкнет.

— Куда нам захребетника лишнего? — тотчас запрекословил Феофил. — Харчей и тех не оправдает.

— Твой харч — похлебка с яичной скорлупы! — возмутился Данилка. — Его даже комар оправдает, коли лишний раз не скусит. А Сеня нам помогать станет. Верно? — Сеня радостно заулыбался и замычал. — Вот, говорит, что кашеварить станет. — Сеня закивал головой и снова замычал. — А еще, говорит, деревья рубить будет, за огнем следить, за водой ходить, а летом от тебя мушек отгонять, когда твое расподобие под кустом завалится.