Мы боялись повторения ревмокардита, болезни, от которой Коля в семилетием возрасте пролежал без движения четыре месяца. Ангина часто дает такие осложнения.

Федя весело ответил:

– Ну что ж, удалите гланды и мне, чтобы я мог закаляться. Ведь это укрепит мое здоровье.

Тут вступилась Наталья Ивановна:

– Уж поручите это дело мне! Я сумею свово Феденьку поместить так, что оперировать его будет не кто иной, как известный профессор, опытный хирург, заведующий детской больницей.

– Ну, постарайтесь, Бог благословит, – согласился отец Владимир.

В новогодние каникулы Федюша весело попрощался со всеми и бодро отправился в больницу. «Что за бесстрашный мальчик, – удивлялись, глядя на Федю, домашние его товарища Гриши, – ни слез, ни капризов, как в дом отдыха едет!» Но нас поведение Феди не удивляло, старшие дети тоже никогда не унывали.

А в больнице Федя зарисовывал в тетрадь все, что видел нового: инструменты врачей, аппараты и т. и. Федя все подписывал, обо всем с интересом расспрашивал врачей и сестер. Когда (после окончания ю класса, перед армией) Федя одну зиму работал лаборантом в больнице, то профессор говорил мне: «Ну и врач из него может выйти! Как он внимательно и тщательно исполняет все поручения, как спокойно, сосредоточенно и не брезгливо. Ох и хорошим бы хирургом он стал!» И стал Федюша врачом, только не тел, а душ человеческих.

Когда Федя лежал в больнице, то я навещала его каждый день, душа рвалась к нему. Были рождественские дни, поэтому я не могла совершать путь в отдаленную детскую больницу. Я приходила туда то утром, то днем, то к вечеру.

Большой зал, где за столиками сидели врачи, отделялся от помещения детей стеклянной перегородкой. Все маленькие комнатки детей тоже имели стеклянные стены и хорошо просматривались издали. Я ни одного раза не встретилась ни с сестрами, ни с врачами, не просила пропуск к сыну. Стоя у двери, я искала глазами среди детей Федю, который то сидел на койке, то стоял у столика с другими детьми, то задумчиво смотрел в окно, отвернувшись от всех. И вдруг, почувствовав мой взгляд, сынок начинал озираться и радостно шел ко мне.

– Я знал, что ты придешь, – шептал он.

– Я ведь тебя не звала, почему же ты так неожиданно покинул товарищей? Ты скучаешь о нас?

– Я скоро вернусь домой, у меня все хорошо… Здесь я узнал много интересного, все зарисовал. – Несколько минут радостного свидания, и опять разлука. Так всю жизнь…

Когда мы переехали в Москву, Федя уже не стал посещать музыкальную школу, я не в силах была его провожать, а одного его в девять лет по городскому транспорту отпускать было опасно. Видя, что Федя забывает фортепиано, друг нашей семьи, отец Николай Эшлиман, предложил Феде приезжать к нему на частные уроки. Сынок согласился. Священник заметил, что светская музыка его не прельщает, и вот стали они учить Канон Андрея Критского. В это время к нам на квартиру поставили фисгармонию из кабинета покойного великого старца, ныне прославленного в сонме святых новомучеников, – отца Алексия Мечёва. Торжественные, строгие мотивы Великого поста зазвучали у нас дома. Феде очень понравилось качать педали и под музыку прославлять Господа.

«Помощник и Покровитель бысть мне во спасение», – распевал мальчик. Рядом с ним любил петь канон и его папа, обожавший церковную музыку.

А для праздников Федя играл мне радостные песни, которые окрыляли и вселяли надежду на Господа. Вот уже 30 лет прошло, а в сердце моем все звучит ясный, детский голосок Федюши… Вижу его веселое личико, его любящие глазки, слышу слова:

– Повеселю тебя, мамочка, – и раздается радостное пение.

Часто ему хотелось делать для нас что-то приятное.

Снимок сделан 10 мая 1962 г.

Раз вечером мы с отцом сидели наверху, в его кабинете, обдумывали, что бы приготовить на ужин. Захотелось блинов. Прошло с полчаса, мы все еще продолжали мирно беседовать. Вдруг входит пятилетний Федюшка, несет нам на тарелочке стопочку чудесных блинчиков. Мы вытаращили глаза, ведь дома никого из старших не было:

– Где ты взял блины?

– Сам испек. Я видел, как мама месит и жарит, вот и испек.

Однажды мы ели сладкие мясные котлеты, и все с недоумением переглядывались.

– Это я фарш подсахарил, чтобы вкуснее было, – сказал Федюша.

Я чувствовала его безграничную любовь, когда он бывал со мною в храме. Я стояла на клиросе, вокруг меня пел левый хор. Держать ребенка на руках было тяжело, я опиралась рукой на широкий, обитый бархатом валик деревянной загородочки. Сидя на этих перилах,

Федя засыпал, прижавшись ко мне. А на стене над Федей красовался выписанный во весь рост его ангел – святой великомученик Феодор Стратилат. Федюша в возрасте двух-трех лет мог спать на службе под пение хора, просыпался, целуя меня, улыбающийся, довольный.

С папочкой своим он очень дружил, использовал отца как учи теля литургики. Бывало, приедет отец усталый, ляжет на диван, а Федя говорит:

– Ты, папочка, отдыхай, только мне подсказывай, когда я ошибаюсь или не знаю, что говорить. – И Федюша благоговейно облачался в свои священные одежды, доставшиеся ему от старших братьев. Федя произносил ектеньи, делал возгласы, часто спрашивал у отца: – А дальше что?

– Дальше идет пение. – И отец тихо пел молитвы.

Федя слушал и старался все запоминать. В пять лет он уже пел литургию верных.