«Колюша, помоги мне», – звал его кто-нибудь из семьи. И тотчас же, всегда веселый и жизнерадостный, Колюша вбегал в комнату со словами: «Вот я».

Незадолго до призыва Колюшу вызвали в военкомат и сказали ему, что его направят в артиллерийское училище. При этом его спросили, какой вид артиллерии он хочет выбрать – полевую или зенитную. Колюша ответил: «Полевую». Я был очень недоволен его ответом и спрашивал его, почему он сделал выбор более опасного вида войск: зенитную артиллерию часто располагают в тылу, тогда как полевую только на линии фронта. Для Колюши, я помню, были тяжелы и неприятны мои упреки. Он молчал в ответ на них и не объяснял мне мотивов своего выбора. Только теперь они стали мне вполне ясны: его совесть не позволяла ему уклониться от опасностей; ему казалось постыдным выбирать более безопасную службу. Он ждал избавления не от своей изворотливости, а от воли своего Творца. Впрочем, этот его выбор не оказал никакого влияния на его судьбу. Когда его призвали, он был направлен курсантом в пулеметно-минометное училище.

Настал час разлуки. Колюша призван на военную службу и должен ехать в военное училище. Перед отъездом Колюша подумал о том, как должен быть распределен оставшийся после него на месяц хлебный паек, и дал нам указания – кому из нуждающихся отдавать его часть.

При прощании наша бабушка сказала ему: «Колюша, попомни обо мне, когда ты будешь архиереем». Эта просьба не удивила его. Он серьезно ответил ей: «Хорошо, бабушка».

Всей семьей мы пошли его провожать. Он простился с нами совершенно спокойно и легкими шагами ушел от нас за дверь комендантского помещения, охраняемую часовым… Так кончилась юность Колюши, кончилась беззаботная жизнь в отеческом доме. Начался период тяжелых испытаний.

Коля в Ярославле. Он пишет нам большие письма, пишет почти каждый день. Эти письма были для меня откровением. От нас Коля ушел восемнадцатилетним юношей, еще никогда не покидавшим семью, не жившим самостоятельной жизнью. Это был закрытый бутон еще не распустившегося для жизни цветка. Грубое прикосновение жизни сразу смяло этот бутон, и он раскрылся. Через письма мы увидели в Коле то, чего не знали ранее: выдержку и бодрость в испытаниях и невзгодах, собранность воли, цельность личности, верность своим принципам и внутреннему голосу, чуткость и отзывчивость к окружающим и исполнение на деле заповеди «быть всем слугою».

В письмах нашла отражение и его христианская философия жизни. Она удивляет своей глубиной, необычной для восемнадцатилетнего юноши. Ее ценность возрастала от того, что она не была отвлеченной, а родилась в практике жизни и не отделялась от нее в поступках Коли.

Благодаря обилию и подробности писем этот восьмимесячный период жизни Коли мы знаем, пожалуй, не хуже, чем время его совместной жизни с нами. Более того, Колюшины письма так полно вскрыли для нас его внутренний облик – его мысли, склонности и миросозерцание, – как это не могло бы иметь места, если бы он был с нами и не было длительной восьмимесячной разлуки.

Коля в вагоне и едет в Ярославль с товарищами. Грубость и распущенность царят среди последних. Коля мужественно встает на борьбу с этим. Вот что он пишет в первом письме:

«В Загорске заснули, в Александрове встали, начали ужинать. Почему-то на всех напало желание ругаться. Вижу, дело идет к анекдотам. Тогда я сказал: „У меня есть предложение“. Общий интерес: „Какое?“– „За едой не ругаться“. Один сказал: во! другой – дело! третий – идет! четвертый выругался. „Я говорю серьезно, и ставлю на голосование. Почему вы считаете, что перед едой шапки – снимать, цигарки – гасить, а ругань – продолжать? Надо быть последовательными. Предложение приняли единогласно под давлением аргументов. Лишь один согласился от чистого сердца. Потом опять ругань. Мне довольно удачно пришлось разыграть рассерженного: „Или выполняйте договор, или расторгнем“. Больше ругани не было. У кого срывалась, заставлял извиняться перед всеми».

Этот мелкий эпизод является такой характерной иллюстрацией к тому, почему Христос назвал верующих в Него «солью земли», которая предохраняет окружающую обстановку от духовного разложения.

По приезде в Ярославль курсантов не сразу зачислили в военную школу. До этого их два раза посылали работать в колхозе, выкапывать картошку. Началась для Коли тяжелая жизнь. Вот как он пишет про это время:

«Здравствуйте, мои дорогие.

Вот уже десять дней, как я веду походный образ жизни. Сплю на полу, рюкзак под головой, лямка обмотана вокруг руки. Встаю в 5 или 6 часов, умываюсь холодной водой из пруда, потом мерзну, пока не потеплеет. Последние два дня грелись у костра, варили картошку. Кормят нас неважно, но кто с головой, а кто, еще лучше, с компанией – не растеряется и поест за двоих. Мы попали в пулеметчики. Все говорят, что это лучше, чем в минометчики. С дисциплиной очень строго. Жив и здоров, чего и вам всем желаю. Коля».

В другом письме он так описывает обстановку жизни этого периода, когда было тяжело не только его телу, но и его чистой душе, не знавшей ранее душевной грязи.

«Ночью мерзли на сеновале. Ложились в д, но еще часа полтора ругались из-за мест… Стали рассказывать анекдоты… Я лежал, заткнув уши. Я тогда еще не умел засыпать среди шума и разговоров, а теперь засыпаю скорее не от появившейся привычки, а от вечного недосыпания. Лежали на боку, тесно прижавшись друг к другу, как штампованные детали на конвейере».

Но Коля не унывает и не бежит от трудностей. Он старается повлиять на товарищей – облагородить их быт и помочь, в чем можно. Он пишет:

«Мамочка, ты боялась, что я окажусь неинициативным, быстро попаду под влияние других. Вышло не так. Я вроде как бы „комиссар“ отделения. Фактический командир отделения – Покровский – командует строем. А бытом командую я. Я подаю за обедом пример, снимаю шапку – остальные делают то же. Когда ребята разболтаются до анекдотов, я напоминаю, что они за столом.