Яна замирает к нам спиной и не шевелится пару мгновений: только и видно, как плечи её поднимаются от тяжёлого дыхания. Ох, как знакома мне эта маленькая борьба, когда решаешь, сорваться с цепи или же погасить огонь, разгорающийся на поленьях накопленной за день злости. Яна ещё слишком молода, чтобы вовремя замечать разницу между коротким раздражением на родного человека и гневом на весь несправедливый мир, думаю я. Но она поворачивается к нам лицом:

– Да, конечно, – соглашается она, – я возьму его с собой. Я с подругой хотела встретиться, ничего такого – могу и Даню взять.

Сказать по правде, я надеялся, что она откажется: тогда бы я имел возможность наконец остаться один и тщательно покопаться в архивах своих мыслей. Необходимость следить за собственным мозгом стоит как никогда остро. А в присутствии Яны, пусть я и сумею игнорировать писк и нависшее надо мной лицо, мне не удастся погрузиться в воспоминания – слишком сильно я чувствую её. Необъяснимость этого явления бесит. Но скажите, кто на самом деле считается с чувствами бессловесного существа? Все мы лишь хотим, чтобы оно не издавало неприятных звуков и нежно ластилось к нашим рукам. Вот и Яна берёт меня на руки и целует в макушку.

Июнь пасмурный и дождливый, но сегодня на улице сухо. Яна минут пятнадцать катала меня в коляске по ближайшей к нашему дому аллее (и серо-зелёный пейзаж утомил быстрее, чем стены квартиры, хотя свежий воздух будто прочистил лёгкие), а когда Маша, обещанная подружка, замаячила на горизонте, моя сестра снова взяла меня на руки. Во время ожидания я с неудовольствием думал, что мне всё-таки придётся слушать болтовню девушек со скуки. Всё обернулось иначе. Случилось нечто, отчего я ощутил себя последним идиотом: Янина Маша пришла не одна, а с ребёнком, с девочкой, с такой же крохотной, как и я, наверное. Удивительная моя слепота! Не знаю, слушаешь ли Ты, но мне самому себе стоит объяснить, как же так вышло, что меня удивляет ребёнок. За то время, что я жив в этом теле, ни разу я не видел другое дитя: дикость, но не могу вспомнить подобного случая. Моих ровесников и ровесниц от меня скрывали коляски, пустота провинциальных улиц, редкость моих прогулок… Но как же мне стыдно! Вот какой я теперь – самовлюблённый индюк, дальше своего носа не вижу! Зациклившись на собственный страданиях, в одночасье возомнил себя особенным, сам того не заметив. Да, да, единственным в своём роде, обречённым на вечные перерождения. А за что? За страшные, но великие грехи прошлого. За то, что я тот самый Прометей, наказанный Зевсом. Богом себя возомнил или нефилимом. Глупец! Потому и считал себя достойным обращаться на прямую к Тебе.

Теперь же смотрю в карие глаза этой девочки, и что же вижу – она как я. Что-то в её взгляде, такое осознанное… И как же люди, эти пустоголовые кретины, не замечают отличия? Понимаю, что она знает обо мне, она не удивлена. И пока девушки приветствуют друг друга, усаживаясь на скамейку под рябиной, мы смотрим друг на друга неотрывно. В глазах моей «собеседницы» нет и следа того отчаяния, что правит мной. Она умиротворённо глядит на меня и словно шепчет на ухо: «Не бойся, смирись, прими неизбежное». И от этого мне ещё страшнее. «Никогда! – кричу я мысленно, – Никогда! Убирайся из моей головы!».

Я разрываю зрительный контакт, который затягивает в бездну, словно воронка. Маша покачивает коляску, а свободной рукой подносит к губам бутылку пива (судя по запаху) в бумажном пакете. Яна крепко держит меня и глядит вдаль, на гуляющего с собачкой старика.

– Может уже скажешь, зачем позвала? – спрашивает Маша хриплым голосом и толкает Яну в плечо, отчего меня встряхивает.

– Мне нужен твой совет в одном деле, – отвечает Яна, не глядя на подругу, – ты же знаешь, мне не с кем об этом поговорить… Короче… я беременна.

Я поднимаю на неё взгляд, но вижу лишь подбородок и уголок глаза.

Всего лишь маленькая прогулка, но какой сумбур она внесла в моё существование, протекающее, в основном, мысленно и бессмысленно!

Небольшая история, что я услышал, неудивительна для девчонки из семьи Одинцовых. Три месяца назад, на вечеринке (кажется, здешняя молодёжь называет такие собрания иначе, но я не молод) Яна познакомилась с неким Сергеем на десять лет старше неё. У них завязался роман. Ох, глупая, глупая Яна! Достигла того возраста, когда сверстники не кажутся особо привлекательными, и была неосторожна. Как она плакала, пока жаловалась подруге на жизнь. Говорила, что боится рассказать Сергею о беременности, матери с отцом на неё плевать, а бабушка возненавидит свою внучку, если узнает, ведь когда Марина обнаружила, что беременна мной, Нина Петровна настаивала на аборте (моих нежных чувств новость не задела). И пусть эта «песня» всколыхнула во мне жалостливые чувства, всё равно она стара как мир. Поразило меня совсем другое.

В этом крылась разгадка хотя бы одного вопроса из тех многих, что мучают меня. Мне стало ясно, что вызывает тревожное чувство каждый раз, как Яна оказывается поблизости. Я чувствую новую жизнь, зародившуюся в ней. Странно, конечно. Но разве не странно моё телепатическое общение с той девочкой, а с Ниной Петровной? По-видимому, это способность незамутнённой, не зашоренной рамками одной жизни души.

Я, как ребёнок (да, глупо сказано), радуюсь своему открытию. А ещё, хоть мне и стыдно за подобное, злорадство так же подогревает меня: от осознания того, что не один я хожу по кругу, становится легче. Сбросив бремя собственной исключительности, я могу усерднее посвящать себя сохранению памяти вместо безрезультатных попыток достучаться до небес. Впрочем, я пессимист и не могу без ложки дёгтя: раз информация о том, что перерождения – лишь часть мироустройства, а не моя привилегия (наказание), не дошла до меня из прошлого опыта, значит этот опыт был вычеркнут заранее. Или же мои воспоминания рассыпаются быстрее, чем ожидалось, и я потерял по пути сюда больше, чем мог предположить.

Неделю спустя нашего знакомства, когда о Барбаре я и забыла, она сама к нам заявилась. Раздался стук в дверь, я поспешила открыть её, потому что Луиза попросила в тот день выходной, отец пропадал на работе, а мама сказала, что поехала играть в бридж к своей подруге Элизабет. Уже тогда я догадывалась, что это враньё.

Я увидела Барбару на пороге и удивилась не только тому, что она пришла. Выглядела она в тот день совсем не так, как при первой нашей встрече. На этот раз Барбара больше походила на меня, или на Элис, или на любую из моих хороших подруг. Её волосы были собраны и уложены, а нежного голубого цвета платье сияло опрятностью. Должно быть, Барбара заранее приготовила свою вежливую улыбку на случай, если дверь ей откроет сама миссис Джексон, потому что, увидев перед собой меня, она улыбнулась шире и задорнее. Мы поздоровались, и она тут же объяснила, зачем пришла, вручив мне открытку-приглашение: оказалось, родители Барбары, мистер и миссис Джексон, уже освоились на новом месте и теперь приглашали соседей на барбекю-вечеринку в следующие выходные.