— Проклятье, принцесса, если бы я увидел, как моя дочь вырубила какого-то козла, я бы тут же предположил, что виноват он. Твой отец поступил правильно. — И я верю в то, что говорю. Именно для этого и существуют отцы. Не мой, конечно, но у меня всегда был Пол и остальные. Они бы защищали меня даже ценой своих жизней. Её отец сделал то же самое, что мои братья сделали бы ради меня, не меньше.

— Твой папа знает всё про то нападение?

Рейган кивает, закусив нижнюю губу.

— Ты сможешь меня простить?

— Нечего прощать, — отвечаю я. Она пристально смотрит на меня. Я исправляюсь: — Прощаю. Честное слово.

Она делает глубокий вдох.

— Спасибо.

Будем ли мы говорить о главном? О причине, почему она избегает меня.

— Я не должен был заставлять тебя чувствовать так, что тебе захотелось убежать, — признаюсь я.

Мы могли бы избежать всех этих неприятностей с ударом в лицо и валянием в грязи, если бы я заткнулся и молчал про свой член и то, как она его возбуждает. И от одной только мысли об этом я тут же чувствую небольшое движение в своих штанах. Из меня вырывается стон.

— Что такое? — спрашивает Рейган. — Тебе больно?

Да. Мне больно. Но не в том смысле, в котором она думает.

— Немного, — соглашаюсь я. Да, запястье ещё болит.

— Мне нравится, что я тебе нравлюсь, — говорит она. Её голос звучит так тихо, что мне едва удаётся разобрать слова.

— Что? — спрашиваю я и наклоняюсь ближе к ней. Она отстраняется.

Рейган улыбается и качает головой.

— Мне нравится, что я тебе нравлюсь, — говорит она снова, в этот раз немного громче.

Уголки моего рта приподнимаются в улыбке.

— Ты заставляешь меня чувствовать, — признаётся она. Её лицо больше не бледное — щёки стали розовыми.

— То же самое могу сказать и о тебе, — отвечаю я.

— Ты уже можешь перестать так самодовольно ухмыляться, — говорит она, но со смехом. Это хорошо.

— Ты говоришь мне, что я тебе нравлюсь, и ждёшь, что я не буду ухмыляться. — Я прикладываю к груди здоровую руку. — Ты, должно быть, шутишь. Мне стоило сделать сальто.

— Мне не нравятся мужчины, — тихо говорит Рейган.

— О. — Я и не предполагал, что она может быть лесбиянкой. Неожиданно. Но мне уже доводилось ошибаться. — Тебе нравятся женщины?

Она прячет лицо в ладонях и, смеясь, поднимает голову.

— Нет! — сквозь смех говорит Рейган. — Мне не нравятся женщины. — И снова её глаза пускаются в пляс — она смотрит куда угодно, только не на меня. — Мне нравятся мужчины. Но ты единственный, кто понравился мне за долгое время. — Она закрывает глаза и со стоном откидывает голову назад.

— Как же это трудно — быть обычной девушкой! — восклицает Рейган.

— Принцесса, уж какой, но обычной тебя не назовёшь, — говорю я, мой смех уже готов вырваться наружу.

Она пожимает плечами, похоже, слегка огорчённая.

— Я не знаю, как измениться.

Я смеюсь.

— Я бы ни за что не стал ничего в тебе менять.

Её глаза встречаются с моими. Там столько беззащитности, но я вижу и ещё кое-что. Надежду?

— У меня такое ощущение, будто я знаю тебя целую вечность, — говорит она.

— Угу. — Я ей нравлюсь. Я ей очень нравлюсь. И внезапно я чувствую себя таким самоуверенным, каким не чувствовал уже очень давно.

— Если ты скажешь мне, что хочешь, чтобы я держался от тебя подальше, пока буду в лагере, то просто скажи. — Я делаю паузу и жду. Она ничего не говорит. — Но если ты не скажешь мне держаться от тебя подальше, я буду и дальше пытаться узнать тебя поближе. А когда ты вернёшься в Нью-Йорк, в университет, я приглашу тебя на ужин.

Она хмурится.

— На свидание?

— Угу.

— А ты очень в себе уверен, да?

— Угу.

— Почему ты был в тюрьме? — вдруг спрашивает она.

В этот раз застываю я.

— Я думал, тебе всё известно.

Она кивает.

— Я знала, что ты там был, но не знаю за что.

— А тебе не всё равно?

Рейган пожимает плечами.

Я повторяю её движение.

— И что это значит?

— Мой папа тоже сидел в тюрьме, — признаётся она. — Об этом знают не многие, так что будет здорово, если ты никому об этом не расскажешь.

— За что?

— Порой люди, когда они в отчаянии, совершают глупости, — отвечает она.