– Миш, ну далась вам эта баня, хотите посидеть – сидите у нас, хоть в беседке, хоть на террасе – места же вагон! И ты обещал с Линкой поговорить, сколько уже сидит в своей комнате.

– До сих пор не выходит? А что говорит?

– Ничего не говорит! Ну, Миш, ты же отец!

Мирный семейный разговор прервал стук каблуков, и Михаил недобро посмотрел на входную дверь – ну кто еще ходит у него в доме на каблуках и переодевается к обеду и ужину? Сегодня эти каблуки даже не стучали, они строчили как из пулемета. Ну вот, и любимая теща пожаловала – хмыкнул Михаил.

Алевтина Ивановна Слепых – первая лучановская гранд-дама, регулярно и обильно подпитывающая местный малый бизнес (парикмахерские, салоны красоты, бутики, общепит и т.п.), удобно устроившись напротив своего горячо нелюбимого зятя, готовилась выпить крошечную чашечку бразильского кофе с лепесточком пусть и самого дорогого в лучановских магазинах, но, увы, российского сыра. Конечно, для активной и полноценной жизни хрупкому женскому организму требуется гораздо больше питательных калорий, но стройная фигура и летящая походка – всегда обязательные атрибуты свободной и современной женщины любого возраста и места проживания в наше время. Алевтина Ивановна выражалась так – лучше сдохнуть, чем растолстеть!

Потянув длинным морщинистым носом, Алевтина Ивановна тонким манерным голосом привычно выстрелила в зятя:

– Ах, Майкл, ваша любимая баня так воняет французским одеколоном, что боюсь, ваша любовь к настоящему парфюму перерастает уже в токсикоманию!

– Как сыр, Алевтина Ивановна? Крепитесь – санкции отменят, и вы, наконец, насладитесь вашим французским сыром до отвала! Правда, растолстеете, но…

– Алевтина Ивановна!!! Я уже много раз просила не называть меня так – просто Эль, не думаю, что для вас это так сложно, ведь не сложнее же, чем Марибэль?!

– Ну, уж нет, глубокое уважение к вашим годам не позволяет мне этого!

– Натали! Твой муж просто хам!!! Шлялся где-то всю ночь, да еще и оскорбляет свою семью!

– Мама, твой кофе, не волнуйся.

– Я сама знаю, что мне делать! А ты только спишь да толстеешь! Боже, какое убожество! Я просто чахну в этой дыре! Пойти некуда, одеть нечего! Да еще из-за этих московских идиотов совершенно нечего есть! Как жить, как жить?!

– Мама, да ты и трех месяцев не живешь дома, ну осенью опять поедешь в свою Италию!

– Осенью?! Я сейчас хочу жить! Что я буду делать целых два месяца?! А Италия всего лишь на две недели – твой муж не только хам, но и жаден до неприличия!!!

– Мама! Анюте скоро в школу, почитай с ней, все веселее будет.

– Как была продавщицей – так и помрешь ею! С ребенком должен заниматься специалист, или твой муж так обеднел, что вам это не по карману?!

Утро катилось своим, многократно пройденным путем – намеки тещи на его связь с Марибэль не волновали Михаила, он отлично знал, что Алевтина Ивановна, считая любовницу обязательным спутником богатого мужчины, никогда напрямую не скажет о ней дочери. Их ежедневная утренняя перестрелка приближалась к традиционному завершению, и теща уже готовилась привычно пройтись по узкому, закостенелому мышлению присутствующих родственников и с высоко задранной головой удалиться в собственные апартаменты на втором этаже особняка презираемого зятя. Окуловы рассеянно слушали Алевтину Ивановну, систематически пропуская мимо ушей большую часть ее восклицаний и стенаний, справедливо полагая, что ничего нового о своем убожестве не услышат. Но тут посторонние, совсем не утренние звуки привлекли их внимание – шлепанье босых ног по дорогому ламинату становилось все различимей и громче, в дверях показался синий рабочий халат, а затем и его содержимое – не менее известная в Лучанах, чем незабвенный Степан Фомич Шурыгин, Фирюза Абакумова. Отчество ее было тайной, то ли по причине труднопроизносимости, то ли по еще какой, но для всех жителей Лучан независимо от их возраста и социального положения – она звалась просто Фирюзой.

Признаться, появление этой работницы физического труда было эффектным: Алевтина Ивановна как раз находилась на пике своего выступления – на самой высокой ноте, как по тону своего свободного голоса, так и по накалу своих не менее свободных выражений, когда голые коричневые ступни и голени внезапной гости похоронили все надежды оратора завершить выступление, все, что могла сказать Алевтина Ивановна это:

– Сумасшедший дом! Тебе-то чего надо?!

– Заткнись, Алька! Я такое скажу!!! Фомича кто-то зарезал! Ну, твоего директора, Наташка! Сейчас милиция его увезла! А крови то, крови. Ну что, Алька, с кем собачиться-то теперь будешь?

Никогда еще супруги Окуловы и Алевтина Ивановна Слепых не были так ошеломлены и беззащитны: их лица – зеркала их душ – были открыты острому взору незваной гостьи, задыхающейся от невозможности переварить весь объем ценной информации, для ускорения процесса Фирюзе пришлось даже побегать от одного открытого шлюза к другому: Михаил-Наталья-Алевтина Ивановна, чтобы впитать все соки и запахи без остатка.

Лицо неподвижной Натальи, еще недавно такое круглое и безмятежное погружалось в волны семи бального шторма – давно забытые чувства и мысли беспрепятственно овладевали им, выедая нос, щеки и лоб; лишь глаза, как стены средневековой крепости, еще сдерживали захватчиков, но и они рухнули и подобно расплывающимся вселенным зарябили цветами и бликами страха, отчаяния и абсолютного горя – надежды нет, только мысль острая как бумага – кругом вода, и уже не спастись!

Сорокапятилетний уважаемый бизнесмен Михаил Андреевич Окулов провалился в другую галактику, перед Фирюзой стоял семнадцатилетний мальчишка, трясущийся от нестерпимой жажды и страха; нелепым скачком он кинулся к гибнущей Наталье и обеими руками прижал ее голову к своей груди – бормоча лишь одно слово: «Нет!», он из последних трясущихся мальчишеских сил держал ее над черной бездной.

Теплые невидимые ладони обхватили Наталью – Господь всегда с нами, а больше ничего и не надо, и два божьих слова – Алина и Анна вернули Наталье жизнь и надежду. Ощутив тепло под своими руками, но еще не веря в спасение, Михаил медленно развел их и со страхом посмотрел в глаза Натальи, он не чувствовал ее как свою жену, но лишь отчаянно, до судорог жаждал, чтобы его любили, любили хоть малую толику так, как любила семнадцатилетняя Наташа своего учителя географии; а иначе – зачем все? Он ждал этого много лет, но только после рождения их второй дочери Анны понял, что стал для этой женщины, пусть и вместе с дочерьми, ее миром, которым она дышала, жила, страдала, но не умирала – смерть она оставила учителю.