Шрифт:
Теперь, живя на Фате, Капланов имел возможность чаще встречаться с другими научными работниками, чем когда он, по их выражению, «оккупировал» Кему. Не так уж далеко было отсюда до ключа Поднебесного, где работал Валентин Шамыкин, и до Красивого Места в верховьях Сицы — «вотчины» Юрия Салмина и Кости Грунина.
Однажды Капланов вышел из Тернея вместе с Шамыкиным, им было по пути. Спутник его, занимаясь акклиматизацией норки, получил для подкормки зверьков старую выбракованную лошадь; ее нужно было забить после того, как она доставит на себе вьюк с продуктами в избушку на Поднебесном.
— Слушай, Валентин, — сказал Капланов, — ведь это несправедливо: конь всю жизнь трудился в тайге и теперь должен еще работать перед самой своей смертью. Неужели тебе его не жаль? Давай отпустим коня на все четыре стороны.
Шамыкин с удивлением посмотрел на приятеля. Но тот был серьезен.
— Так его все равно звери в тайге съедят. Зачем напрасно пропадать добру?
— Это верно, — огорченно согласился Капланов и, подумав, добавил: —Тогда знаешь что? Забьем его для норок, а сами мяса не попробуем. Из уважения к его заслугам, а?
— Чудишь ты все, Левка, — заметил Шамыкин, — ну, впрочем, если ты думаешь, что ему будет от этого легче, давай не есть.
Через два дня возле избушки на лабазе лежала груда конского мяса, предназначенного для норок. Приятели, решив его не трогать, ограничились варениками с картофелем.
Капланов, стряпая, сказал:
— А конское мясо — вещь неплохая. Вот если бы пришли сюда ребята, они бы нас засмеяли. Мяса полно, а мы картошку наворачиваем.
— Во имя гуманизма и справедливости, — пожав плечами, вздохнул Шамыкин.
Когда вся «отважная четверка», как прозвали зоологов в Тернее, собиралась в тайге, то после обычного обмена новостями и сытного ужина они затевали традиционную игру в коллективное «стихоплетство». Но это уже были не случайные стишки, друзья взялись сочинять «поэму» о своей таежной жизни.
Долго думали, как ее назвать, и никак не могли прийти к общему согласию.
— Ребята, эврика! — воскликнул один из них, разматывая портянки перед тем как забраться в спальный мешок, — а почему бы нам не назвать нашу поэму «Пять лет в портянках»? Вот уже скоро пятилетка минет, как мы из них не вылазим. Ведь не каждому дано в жизни такое удовольствие!
Название всем понравилось.
Шамыкину поручили вести запись, и при очередной встрече он всякий раз начинал читать поэму с первых строк:
Где в гранях сходятся два мира, Где вздулась сопками земля, Где реки выстланы порфиром, Где зверя некому стрелять… Есть м-место в той с-стране т-такое, Где обитают лишь г-герои, Неповторимые в себе…— продолжал на память Салмин.
Там волки воют, ветру вторя; Там сам себе могилу роешь, То в Колумбэ, то на Арму…— добавлял с усмешкой Капланов.
Грунин, вздымая руки, трагически восклицал:
Там Лев Капланов облысел, Там Юрий Салмин зубы съел, И я сдался сему почину…Салмин, насмешливо поглядывая на Капланова, протяжно и торжественно произносил:
П-порою поверху вьюка, Не щадя с-судьбу кобылью, Проедет кемский С-смок Белью, Г-глубокой мыслью п-поглощенный…Этот дружеский шарж относился к Капланову. Джеклондонский Смок Белью вообще был любимым героем молодых научных сотрудников заповедника.
«Поэма» с каждой встречей удлинялась. Новая остроумная строка, удачная рифма приводили друзей в восторг, такой находкой гордились и даже хвастали.
Так они развлекались. Театр, кино, музыка — о них можно было лишь вспоминать. Зато эти веселые, хотя и редкие, вечера скрашивали однообразие жизни, которое было здесь невольным уделом научных работников.
После встреч с друзьями становилось как-то особенно славно на душе.
С севера уже летели цапли. Оттуда надвигалась осень, но здесь еще все цвело: лилия, леспедеца, рябинолистник, борец, соссюрея и многое другое. Малинники на сопках были полны ягод.
В тайге поспевала и быстро осыпалась актинидия. Краснели кисти лимонника. Шел гон у косули. Сима в ключах закончила свой ход и стала метать икру.
Пятого сентября Капланов отметил десятилетие со дня смерти Арсеньева. В это утро на Фате впервые протрубили изюбры.