Природа не хотела так просто выдавать свои тайны. Капланов это понимал особенно ясно. Он побывал уже не в одной переделке, где надеяться можно было только на собственные силы.

— «И снова в поход…» — минорно затягивал кто-нибудь из них в минуты расставания.

Расходились с вечеринки поздно ночью, а уже на рассвете с тяжелыми котомками за спиной шли в тайгу. Каждый своим путем, на свой страх и риск. Но ради одного общего дела.

Годы работы в заповеднике принесли Капланову много творческих радостей. Однако бывали и неприятности.

За посланную в Вестник филиала Академии наук статью о черном рябчике, которую он написал на Шаньдуйских озерах, Капланов неожиданно получил от вновь назначенного директора заповедника выговор. В приказе это мотивировалось тем, что статья неплановая, послана в журнал без согласования с дирекцией, и еще тем, что наблюдения за рябчиком, не входя в утвержденный для данного научного сотрудника план исследований, якобы мешают его основной работе.

Абсурдность этих доводов была несомненна, тем более что Капланов в полном объеме выполнял все намеченные исследования по лосю и попутно по изюбру, а прошедшей зимой даже по тигру.

За дикушей он наблюдал между делом, когда поднимался на гольцы и обнаженные пожарами вершины, где обычно на брусничниках чаще всего встречалась дикуша. Ему первому из ученых удалось описать ток этой малоизученной птицы. О каплановской статье появились уже положительные отзывы, но для директора это было несущественно.

Странный был он человек. Когда-то заповедником руководил Абрамов, умный и сердечный человек, именно он и пригласил Капланова на работу в Приморье. Теперь Абрамов был главным госинспектором охоты по краю. После него здесь сменилось уже несколько директоров. Но нынешний, успев лишь принять дела, с места в карьер занялся грубым администрированием.

Он любил выражаться по-военному точно:

— Явиться ко мне в семь ноль-ноль…

Или:

— Я подал команду — быть готовым через час десять минут.

Капланов последний раз вернулся из тайги в управление с опозданием против намеченного на восемь дней. Надо было закончить наблюдения за лосем, да к тому же задержала ненастная погода.

Директор, не раздумывая, издал приказ об его увольнении за проявленную недисциплинированность. Но Капланов даже не расстроился: действия нового директора были настолько необычны и незаконны, что он только с любопытством молча на него поглядел.

На телеграмму, данную Каплановым в Главк, пришел быстрый ответ — приказ директора отменить. Тогда тот решил ограничиться выговором, но уже по поводу статьи о дикуше.

Капланов хотел снова пожаловаться в Главк, но потом махнул рукой: стоит ли беспокоить людей из-за пустяков. Пусть директор тешится этим выговором.

Сотрудники заповедника сразу же невзлюбили нового директора. Зоологи потеряли к нему уважение после того, как на первом научном совете он выступил с невежественным предложением: заняться скрещиванием пеликана с гусем. Но больше всех негодовали лесники. Он взял за правило ходить ночами по квартирам наблюдателей, чтобы проверить — не спят ли они дома, если по графику положено им быть в таежном маршруте.

— И что это он по ночам шатается! — возмущались лесники.

Иногда директор в порядке контроля направлялся по следам научного сотрудника, уходящего в тайгу. Если тот отклонялся в сторону от тропы, он сердился:

— Ишь ты! Напетлял, будто заяц. Чего бы ему не идти, как положено, а он, гляди-ка, в самую чащу, словно зверь, полез.

Зная, что Капланов занимается тиграми, лесники смеялись:

— Ему бы за Львом Георгиевичем сходить. Напоролся бы на тигру, тогда зараз бы отказался по тайге шастать.

Но все эти неприятности были, в конце концов, мелочами.

Задумываться Капланову приходилось о другом. Учет тигров по следам показал, что на огромной территории заповедника зверей было все-таки очень мало. А тут еще обнаружилось, что, кроме убитого Спиридоновым трехлетнего тигренка, охотники летом застрелили еще двух взрослых тигров, которые вышли за пределы заповедника. Погибали последние звери.

На память приходили стихи американского поэта:

Да, за двадцать лет в Америке было уничтожено шестьдесят миллионов бизонов. Пройдет несколько десятков лет и совсем не станет уссурийского тигра. И тогда скажут:

Эти перефразированные строки Капланов произносил вслух с грустью и болью.

Вспоминались рассказы старого тигролова Алексея Козина, отца Федора, что лет двадцать пять назад «шла сюда ходовая тигра» и что здесь в тайге нетрудно было встретить группы молодых тигров по семь-тринадцать зверей, которые соединялись из нескольких выводков. О массовых переходах тигров рассказывал Арсеньеву и Дерсу Узала.