Хуссейн спросил у них, помнят ли они, как следует кричать в случае опасности. Они продемонстрировали, что помнят. В четверть силы, но и этого было достаточно, чтобы из дома выскочили несколько человек с обнажёнными саблями.

Можно было укладываться.

Тимур заснул сразу, и ему снова приснилась его бабушка. Причём в очень странном обличье: с острогой и сетью, переброшенной через плечо. Она идёт быстрым шагом, маленький Тимур еле успевает за ней. Он знает, что бабушка ведёт его к заводи, где будет учить тому, как следует при помощи остроги ловить рыбу. С одной стороны, он рад, что кто-то наконец взялся его обучить этому искусству. С другой стороны, он прекрасно понимает, что не бабушкино это дело — бегать с острогой по колено в воде. И вообще, какой-то слишком уж крупной выглядит его бабушка и шагает так быстро, как никогда ходить не умела. Надо бы её окликнуть, думает маленький Тимур и вдруг понимает, что он боится это сделать. Заводь уже близко. Сеть волочится по земле, острога покачивается в крепкой руке. Вот они уже стоят на берегу, бабушка медленно поворачивает к маленькому Тимуру краснобородое лицо и... кричит, как молодой убиваемый туркмен.

Тимур первым вскочил на ноги. Условный крик возле коновязи повторился. Вернее, начал повторяться и тут же захлебнулся в крови перерезанного горла.

Эмир хотел подать команду своим людям к подъёму, но в этом не было надобности — все уже стояли на ногах и вытаскивали из ножен клинки.

По шуму, доносившемуся снаружи, можно было заключить, что таджикский караван-сарай окружён большим конным отрядом. Топот, крики.

— Туркмены, — сказал Хуссейн, вытирая потную ладонь о халат.

— Собака Али-бек нас отыскал, — прорычал Байсункар.

В этот момент ветхие двери, выводившие наружу, были разнесены в щепы, открылось впечатляющее зрелище: толпа людей с копьями, саблями и факелами в руках. Было светло, как в час ярко-кровавого заката.

— Эй, вы! — раздался мощный голос. — Я Курбан Дарваза, вы слышали обо мне. Я справедливый человек. Бросайте оружие, проявите благоразумие. Доверьтесь честному и справедливому суду Курбана Дарвазы.

— Мы не совершили никакого преступления, почему ты смеешь говорить о суде?! — крикнул Хуссейн.

— Вы пришли в мои земли, где я и эмир, и кади, и мулла. И только мне решать, по повелению Аллаха вы находитесь здесь или по наущению чёрного его врага.

— А если мы не бросим оружия? ,

В ответ раздался хохот.

— Что тогда, спрашиваешь меня?

В следующее мгновение три или четыре стрелы просвистели над головами эмиров и их нукеров и с тугим звуком впились в стену у них за спиной.

— Они перестреляют нас, как уток, — сказал Байсункар.

Ощущение своего полного бессилия сковало всех. Было понятно, что сдаваться ни в коем случае нельзя, приговор у предлагаемого суда мог быть один — петля за ухо и на перекладину над воротами.

— Думайте быстрее, ибо Аллах создал меня не только справедливым, но и нетерпеливым.

В подтверждение намерений всесильного Курбана над головами недавних заключённых просвистела ещё одна стрела.

Тимур медленно вернул свою саблю в ножны.

— Что ты хочешь делать? — прошептал Хуссейн. Все остальные тоже ничего не понимали и взволнованно переглядывались.

Тимур спокойно, даже нарочито медленно вышел из глубины дома на порог, пустые ладони он нёс перед собой, давая понять, что он хочет говорить, а не сражаться.

Всего в трёх шагах перед ним была плотная толпа, ощерившаяся копьями, саблями и освещаемая потрескивающим пламенем многочисленных факелов.

— Где ты, Курбан Дарваза?

— Я здесь! — раздался голос из-за спин разгорячённо сопящих воинов.

— Трудно разговаривать с невидимкой, но если ты хочешь оставаться невидимым, ладно. Я хочу у тебя спросить, Курбан Дарваза, ты действительно считаешь себя самым справедливым и сильным по эту сторону Мургаба?

— Я сказал, а ты слышал.

— Тогда я напомню тебе вот что: я напомню тебе старинный и великодушный туркменский обычай. Когда сталкиваются два войска, первыми выясняют, кто сильнее, эмиры, и только когда никто из них не может доказать своего превосходства, обнажают оружие все прочие.

Последовало минутное замешательство, выразившееся в неопределённом молчании горластого Курбана.

— Ты предлагаешь мне сразиться, да? — наконец ответствовал он.

— Ты правильно меня понял, Курбан Дарваза.

— Я согласен, видит Аллах, но не могу же я сражаться с безликой и безымянной тенью.

— Меня зовут Тимур, сын Тарагая, я родом из Кашкадарьинского тумена.

Наступило ещё более продолжительное молчание, чем в первый раз. Потом послышались звуки невнятной толкотни в глубине вооружённой толпы. Толпа расступилась, и из полыхающей факелами темноты появился всадник. Тимур не сразу рассмотрел его лицо.

— Так ты, говоришь, Тимур, сын Тарагая?

В этот момент свет ближайшего факела метнулся, и эмир отчётливо рассмотрел большую красную бороду и рваную ноздрю. Конечно, он сразу узнал этого человека, а бывший гонец сотника Баскумчи тоже узнал своего собеседника.