— Благодарю, Панове офицеры, за выручку! — Пан Ильховский поклонился Луке Степановичу. — Ну а с этим наглецом, Рыбинским, я ещё посчитаюсь!

— Так Хвостатый и есть Рыбинский?! — вырвалось у Романа.

— А что, пан о нём слышал? — Ильховский с видимым уважением посмотрел на шрам русского офицера.

— Да так, брат рассказывал об одном поединке! — Роман обращался не столько к поляку, сколько к Чирикову. — Жаль, не знал я, что Хвостатый и Рыбинский — одно лицо. Я под Краковом его в руках держал!

— Никита-то твой ныне в зарубежной поездке обретается? — Хотя Лука Степанович как бы и спрашивал, но как адъютант Шереметева знал наверное, что Корнев-старший приставлен в охрану к князю Сонцеву и вместе с оным убыл с тайным посольством в Дрезден.

Роман согласно кивнул и замолк, вспомнив горячую, но недолгую встречу с братом. Переговорили братья тогда о многом: помянули и покойных родителей, и своего первого наставника по искусству красок, иконописца дедушку Изота, и новгородское житьё-бытьё, которое как-то совсем подзабылось за кочевой военной жизнью. Хотя и грех жаловаться — за три года трудов и походов оба пробились в люди, оба мужеством и отвагой заслужили офицерское звание, хотя и были самых простых посадских кровей. Да ещё и стрелецкой крови вдобавку! Царский указ запрещал после стрелецкого бунта сыновей казнённых стрельцов брать в воинскую службу. И братьям пришлось схитрить: взять материнскую фамилию Корневых, потому как головушка их кровного бати — отважного стрелецкого десятника Дементьева — осталась лежать срубленной на Лобном месте.

После казни отца братья долгие годы воспитывались у деда Изота в Новгороде — матушка-то недолго пережила любимого мужа. Дед Изот, почитай, и заменил им и отца и мать. Ведал дед тонкую науку красок, умел писать и подновлять старые иконы, обучал тому и внуков. Да не успел во всём — помер. И пришлось братьям после смерти деда идти в поход махать сабелькой. Роман делал сие в охотку — бурлила, должно быть, в нём горячая стрелецкая кровушка. А вот Никитка в последнюю встречу сознался, что по-прежнему тянет его от шпаги к краскам и кисти.

— Ну да всё это у него дурь, пройдёт яко сон! — говаривал их верный дядька Кирилыч, уведший братьев в драгуны.

В одном Роман был благодарен дедушкиной науке: обучил их дед Изот и славянской грамоте, и немецкой речи, которую сам усвоил в Риге и Ревеле, где плотничал в оные годы с новгородской артелью. На саксонской службе это крепко помогло Роману, и последний командир новгородского полка майор Ренцель дал ему офицерский чин не только за удаль и отвагу (мало ли было в полку отважных сержантов!), но и за толковость и способность к языкам. Вот и сейчас, к примеру, Роман лучше всех понимал витиеватую речь пана Ильховского и поневоле стал его переводчиком для других офицеров.

— Этому разбойнику Рыбинскому, да поразит его матка-бозка, всё одно кому служить — Господу Богу иль самому сатане, лишь бы народ раздевать! Поверит ли ясновельможный пан ротмистр (Ильховский уже успел выспросить у Романа звание Чирикова), но сей разбойник четырежды перебегал от круля Августа к крулю Станиславу и обратно! И всё для того, чтобы грабить: встретит людей короля Августа — режет их во имя короля Станислава, встретит на большой дороге знатного пана, станиславчика — ограбит его во славу короля Августа! — Пан Ильховский всё ещё не мог успокоиться при одной мысли о разбойнике.

— Жаль, не ведал я, что Рыбинский и Хвостатый одно лицо! Не ушёл бы он тогда от меня, не сдал бы я его комиссару короля Августа! — сожалел Роман.

Меж тем офицеры стали подбирать конька прапору-воробышку, и здесь пан Ильховский проявил и знатный нюх, и великое искусство. Он заглянул в зубы доброму десятку лошадей, пока не остановил свой выбор на крепком трёхлетке из буджакских степей.

— Добрый конь! И пан прапорщик не пожалеет тех талеров, что за него просят! — Пан Ильховский даже языком прищёлкнул. А после удачной покупки чистосердечно предложил Чирикову и его компании обмыть покупку и угоститься в его погребке.

— Я должник перед господином ротмистром и потому угощаю его и его друзей! — Пан гордо выставил вперёд толстое брюхо.

Чирикову ничего не оставалось, как благодарно склонить голову. Ему памятен был царский указ о вежливом обращении с поляками из Сандомирской конфедерации, стоявшей на стороне Петра.

Приглашение толстого пана приняли сразу и прапор» воробышек, и немец-майор, успевший шепнуть Роману:

— Пойдёмте с нами, поручик, не пожалеете! У этого Ильховского — лучшее пиво в Лемберге!

Роман колебался, но тут его сгрёб своей тяжёлой дланью Лука Степанович:

— Идём с нами, Корнев! За пивом и о твоих делах потолкуем! Я случаем недавно спроведал в штабе, в какой ты ныне полк определён!

Романа, уставшего ждать новое назначение, эта новость сразу заинтересовала, и он зашагал рядом с ротмистром. Остальные офицеры двинулись осматривать город.

Шагая за толстым паном Ильховским, который уверенно петлял по узким улочкам и закоулкам старого Львова, Лука Степанович успел сообщить Роману, что ныне в Петербурге формируется полк невских драгун и ему, Корневу, быть при оном.