– Это нарушит мое расписание.

– Перед медитацией зайди ко мне.

– Спать не ложиться?

– У тебя завтра экзамен, но медитации никто не отменял. Хочешь успеть поспать, отойди от телескопа, думаю, это не последняя ясная ночь в твоей жизни.

Кох улыбнулся, внутреннее веселье Аланда было заразительным.

Аланда часто не было в Корпусе, утром он заезжал, отвозил Коха на очередной экзамен. За неделю Кох все экзамены сдал. Аланд завершил «бумажные» дела с переводом в Берлинский университет Фердинанда, привез Коху его аттестат за курс гимназии, сообщил, что они с Фердинандом уедут и, следовательно, Кох может месяц от них отдохнуть.

Глава 5. Внук Бенедикто

Кох снова остался хозяином Корпуса. Он разучивал новые упражнения, этюды, оставленные ему Аландом, разбирал первые прелюдии и инвенции Баха, подолгу выслушивал перетекания и преображения гармоний из одной в другую, бродил по улице на территории Корпуса и размышлял о своей жизни.

Никто не появлялся на территории Корпуса, и до возвращения Аланда и Фердинанда Кох и не думал кого-то здесь встретить.

Он первый раз в Корпусе засел за оставленные чертежи и крайне удивился, когда кто-то вдруг взял его за плечо. Кох медленно обернулся, рядом стоял незнакомый человек. На случай появления посторонних в Корпусе Аланд не оставлял никаких распоряжений, этого как бы не могло быть. Он смотрел на незнакомца, не произнося ни слова.

За последние два месяца Кох очень вытянулся. Он оставался такой же худой, но ростом догнал Аланда, из-за худобы сам себе напоминая жердь. Перед ним стоял высокий старик, он определенно был выше Коха. Рука его на плече лежала твёрдо, слабым стариковским прикосновением не назовёшь. Кох попытался встать и не смог даже пошелохнуться.

– Кто вы? Как вы вошли сюда? – прошептал Кох.

– Как ни странно, через дверь, – улыбнулся старик и снял, наконец, с плеча Коха свою тяжелую руку. – Красиво рисуешь, – кивнул старик. – Но в мои времена мальчики, интересующиеся живописью, рисовали красивых женщин и другие прекрасные творения Господа. Ты тоже хочешь быть Господом для этой летающей железной метлы?

Кох посмотрел на едва начатый чертеж фюзеляжа.

– Тебе очень хочется поскорее сесть в самолёт, Вильгельм?

– Вы знаете, как меня зовут? Но кто вы такой?

– Что ты так испугался? Тебе нравится быть одному, и ты опасаешься, что я буду бесконечно болтать и мешать тебе думать?

Теперь промолчал Кох.

– Пойдем, прогуляемся.

Старик смотрел такими ясными молодыми глазами, что Кох смутился, рука старика тем временем снова опустилась Коху на плечо и неумолимо повлекла за собой.

– Да скажите же, кто вы такой?

– А ты кто такой?

– Я Вильгельм Кох.

– Ты уверен?

– Что значит уверен? Вы сумасшедший?

– За тысячу лет никто ни разу не назвал меня сумасшедшим. Ты первый, Вильгельм Кох, если ты Вильгельм Кох, как ты утверждаешь.

Старик рассмеялся, и смех его очень напомнил Коху смех Аланда.

– Расскажи мне лучше о своих снах, дорогой. Помнишь, тебе снилось, как ты был листком, как ты плавно слетал с дерева и как тебе нравилось это парение в потоках ветра. А потом ты превращался в ястреба или в орла? Но ты кружил над землей на застывших простертых крыльях. Тебе тоже сначала это нравилось, но наскучило и это, тогда ты стал чайкой. Ты сворачивал и разворачивал крылья, ты складывал их так и эдак, летел против ветра, падал вниз камнем и взлетал на восходящих потоках, пока ветер не выломал тебе крыло, едва не оторвав его напрочь, просто вырвав его из плеча. Тебе было очень больно, но убило тебя не это, а то, что ты понял: ты никогда не сможешь летать. Помнишь?

Кох остановился.

–…Этот сон повторялся и повторялся. Ты просыпался с ужасной болью в плече, весь в слезах, с заходящимся сердцем, разве не так? Пока однажды ты не проснулся здесь, у Аландо, и не понял, что плечо твое больше не болит, зато сам ты оказался вывернут наизнанку. Я бы на твоем месте вспомнил про эти сны, прежде чем сесть в нелепую деревянную фанеру, пролетевшую недавно над тобой.

Кох едва удержался от стона, так резко заломило вдруг у него в плече. Этот сон был самым частым сном его детства, если не считать полусна-видения с Аландом. Как старик странно Аланда назвал! Почему он знает то, о чем Кох никому не говорил?

– Да, оно опять заболело, тело помнит, как это было несносно, тело ничего не забывает, особенно таких потрясений.

– Откуда вы все знаете?

– Неважно, откуда знаю я, важно, что будешь делать ты.

– Куда вы ведете меня? Господин Аланд не разрешил мне покидать территорию Корпуса.

– Аландо не дорос что-либо разрешать или запрещать мне, не стоит его и слушать. Да, Вильгельм, он такой же дурак, как и ты, только на триста с лишним лет старше, но это ничего не меняет.

– Господин Аланд великий учитель, он такой замечательный, не смейте о нем так говорить.

– Господин Аланд великий засранец, но мне приятно, что ты думаешь о нем хорошо. Оттого, что он великий засранец, я люблю его не меньше, Аландо мой сын, я люблю его любым: и плохим, и хорошим, и умным, и глупым. Для любви это все не имеет никакого значения. Следовательно, и наши с тобой родственные связи тебе тоже понятны. Тебе хочется в небо, даже после того, как тебе вырвало крыло. Не надо меня бояться, не думай, что ты мне не нравишься, я не стал бы с тобой разговаривать, если бы это было так. Понимаю, тебе не будет покоя, пока ты не поднимешься в небо.