3. Впрочем, может быть и ничего здесь особого, просто я редко бываю в таких небольших городках. «Будущее уже здесь, просто оно неравномерно распределено» — здесь это виднее всего. Кинотеатр «Волна» стоит полуразрушенным и заколоченным, в летнем кинотеатре — ночной клуб, голливудские фильмы и мультики с полугодовым отставанием крутят в бывшем ДК. Салон мобильной связи взял в аренду уголок в «Гастрономе», в котором за пятнадцать лет не изменился ни интерьер, ни, кажется, продавщицы. Ассортимент же, впрочем — ...

4. Что касается сладкой ваты, я не то чтобы так уж люблю это облако сахарной паутины. Но у этой сладкой ваты, которую делают на твоих глазах, есть одна особенность: она точно такая же. А когда ты последний раз ела правильное овсяное печенье? (настолько жёсткое, что иначе как размочив в чае, откусить его невозможно — зато безусловно овсяное) Или, к примеру, правильную ириску? Настоящее мороженное «Каштан»? Вот и я же о чём.

5. Сладкая вата остаётся. Всё остальное меняется.

6. Нет, серьёзно.

7. Моя проблема в том, что я вижу вещи целиком — и одновременно в мельчайших деталях. Поэтому могу не заметить — глядя целиком — новую стрижку старой подруги или снесённое здание на главной площади. Поэтому же по мельчайшим деталям сразу узнаю истории, которые мне не предназначены. В принципе, я справляюсь. Но немножко неудобно. Подруга, опять же, обижается.

8. Вот поэтому я стою на главной аллее Приморского парка пгт Черноморское и вот, пожалуйста, рассказываю это всё девушке-сигаретному промоутеру. «Поэтому» — в смысле, потому что здесь всё осталось таким же и всё изменилось, и разница между «таким же» и «изменилось» понятна только наощупь. Пятнадцать лет перерыва, а после него — приезжаю сюда уже третий год подряд. Ты понимаешь, что за год всё меняется больше, чем за те пятнадцать?

9. Или не так: после пятнадцати лет перерыва ты, в общем, ждёшь, что всё изменилось. А вернувшись в привычное место на следующий год? Нет, на следующий год я лично ожидаю, что ничего не изменится. И первые несколько дней хожу по каком-то другому городу, другому, в смысле, относительно настоящего. Настоящего.

10. Собственно, что я хотела сказать: мне пиздец как страшно, что всё меняется, а я не успеваю вовремя этого заметить. Мой организм генетически модифицирован, он вырабатывает этот страх как особую жидкость. Белёсую такую, абсолютно точно. Если в этом году они наконец-то восстановили пирс (тогда, пятнадцать лет назад, к нему причаливал теплоход, а в прошлом и позапрошлом он был похож на собственный скелет — ржавые рассыпавшиеся трубы, гнилые доски), если его восстановили и убрали забор-сетку на входе — я, пожалуй, закричу, я не могу этого видеть.

11. Однажды мне приснился санаторий для неудавшихся монахов. Все кто там жил, пытались принять схиму в одном каком-то монастыре в горах (Тибет?), а там очень-очень сложные условия, мало кто справляется. Так при этом монастыре (снаружи, недалеко от входа) для несправившихся был построен реабилитационный центр. Назывался «Бедные дети». Проснулась в недоумении.

12. «В случае опасности улитка прячется в раковину. У неё там бутылка водки и пистолет». Старая шутка, но зверски смешная (для меня). Как-то задумалась: а что смешного-то? На самом деле непонятно. Но всё равно смешно.

13. Поскольку у меня нет ни бутылки водки, ни пистолета, ни раковины кроме кухонной, я делаю не так; впрочем, люди вообще редко поступают как улитки (почему-то). Даже в случае опасности. Даже когда совсем невыносимо. Кто-то, например, курит. А я, когда страшно (я же сказала уже, да, что страшно — всегда?), я поднимаю руки и быстро-быстро вращаюсь. И почти вижу, как паутинки белёсого страха выдавливаются сквозь поры и повисают в воздухе, если подставить палочку, можно собрать облако ваты размером с меня. Только не уверена, что стоит её есть.

14. Конечно, девочке-промоутеру я этого всего не рассказываю.

15. (На самом деле, уже столько говорили, писали, и шутили о том, кем притворяются ангелы, когда ходят среди людей, что однажды я думала — вот же. Может быть, и это их «Добрый день, вы курите?» — вовсе не подводка к рекламе марки, например, L&M, если верить её футболке. Может быть, это предварительный соцопрос перед Страшным Судом, почему нет? Потом в моём городе сигаретные промоутеры куда-то пропали, а их место заняли представители мобильных операторов. И они никогда не успевают закончить своё «Здравствуйте, вы пользуетесь услугами мобильной связи?» за то время, что я прохожу мимо. Безнадёжное дело.)

16. На самом деле, я говорю ей:

17. — Нет, девушка, я, к сожалению, не курю. Но вы не унывайте — кто-то ведь наверняка курит.

Потом смерть: слово

Тогда, в самом начале, было одно слово, которое часто повторяли. Как некий общий код, наше тайное заклинание, это слово было, можно сказать, нашей сутью. Слово было — «потом».

(Как кто-то говорит, оказавшись в глупом, дурацком, невыносимом положении — «зато смешно», и утешается: так тогда «потом» означало: «ничего, всё ещё будет, всё успеется — потом», и одновременно с этим: «мы догорающие спички в ледяной пустоте, так что лучше давайте притворимся, что всё ещё будет — потом» и всякое такое.)