Я рванул к койке.

– Вперед!
– скомандовал, подсунув руку под спину.

– Володя!
– заполошно вскрикнула оттесненная в сторону блондинка.

– Агх...
– просипел, приподнимаясь с моей помощью, папа.

Я изо всех сил забарабанил ладонью промеж лопатками, выбивая злосчастную дольку. Через несколько длинных секунд папа наконец с всхлипом втянул воздух.

– Фу...
– выдохнул я с облегчением и скомандовал: - Ложись, держу.

Он, болезненно морщась, упал на подушки, и синева стала уходить с его щек.

– Володенька...
– меня попытались отодвинуть, но я устоял.

– Ну, папа, ты даешь стране угля...
– я с облегчением вытер взопревший лоб, - швы не разошлись?

Миловидное личико блондинки озарило внезапным пониманием, затем там проступила опаска.

– Посмотрим потом, - покривился папа, держась рукой за живот, - могли и разойтись от такого... Да ты бы хоть постучался!

– Да кабы знал, - я недобро прищурился на женщину.

– Ой, ну, я тогда побегу...
– проблеяла та, суетливо отступая к двери.

– Ага, - сказал я зловеще, - и подальше.

– Андрей, полегче...
– в голосе у папы обозначилась умеренная жесткость.

Я только молча скрипнул зубами, провожая беглянку взглядом.

– Я схожу курнуть, однако, - мужик с соседней койки торопливо нашарил ногами тапки, - потом позвонить... Потом... Потом пойду в шахматы поиграю.

Мы остались в палате вдвоем. Я опустился на стул.

– Черт, - сказал папа, смахивая пальцем из угла глаза слезу, - неудачно-то как... Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно обо всем этом поговорить.

– Ага, - я никак не мог оторваться от изучения потеков краски на прикроватной тумбочке, - видать, это будет еще тот разговор...

– Андрей, - папа помолчал, собираясь с мыслями, - ты, слава богу, уже взрослый самостоятельный парень. Должен понимать чуть больше, чем написано в книжках...

– Да понял я уже, понял, - прервал я его с досадой.
– Не повзрослей я так быстро - был бы у тебя иной расклад. У нас у всех.

– Да нет, скорее всего - тот же самый, - сказа папа, мечтательно разглядывая потолок. Потом чуть помялся и добавил, доверительно понизив голос: - Понимаешь, просто иногда вдруг чувствуешь, что все, пришла пора менять свою жизнь!

Помолодевший его голос поведал мне недосказанное.

Я поморщился. Лучше бы я не мог такое ни понять, ни принять.

Но знал я, знал то нежданное томление, что приходит внезапно и делает ничтожным устоявшийся и добротный быт. Оно переживается поначалу точно постыдная болезнь. Право, смех, кому сказать: умудренные опытом мужчины, чья спокойная и размеренная жизнь уже перевалила за экватор, принимаются вести себя как мальчишки - это в самом их нутре, где, казалось бы, все уже на сто раз надежно утрамбовано и закатано, вдруг начинает бить ключом сладкая жажда молодости. Свежий ветер выворачивает заколоченные двери, рвет с карнизов тяжелые шторы, и восходит, заливая жаром душу, негасимый свет.

Добром такое заканчивается редко. Они срываются прочь, принимая на себя иудин грех. Их много, и тысячеголовое то стадо ломится куда-то в диком неудержимом гоне, остервенело хекая, мыча и натужно хрипя что-то неразборчивое и жуткое, не разбирая пути, да и какой там может быть путь? Вздымаются потные бока, с шумом всасывается воздух, и тяжелый топот сотрясает каменистые склоны.

Время жестоко мстит за попытки обратить себя вспять, и то тут, то там тянутся, тянутся вниз следы кровавой пены. Такие беглецы обычно кончают жизнь одиноко, истекая багровым соком у подножия, и глаза их стынут от недоумения и детской обиды.

Но говорить такому "стой"?! Вставать на его пути?

А как же будут случаться чудеса, если мы не пойдем им навстречу?

Да, мне практически нечего было сказать ему в ответ.

– Маму жалко, - голос мой невольно дрогнул.

Папино лицо дернулось, как от удара, рот некрасиво скривился.

– Да, - глухо согласился он, - жалко.

В палате повисло тягостное, душное молчание. Пытка той тишиной продолжалась, казалось, вечность.

– Мдя...
– крякнул наконец папа, - вот так готовишься, копишь слова, а потом понимаешь, что все это ни о чем...

Я наклонился к нему:

– Так ты тогда подумай еще, хорошо? Спешить-то некуда.

– Подумаю, - кивнул он и, помолчав, добавил: - Спасибо.

– Да ладно, - мне удалась слабая улыбка. Я пододвинулся и взял папу за руку: - Мы ж тебя любим.

Мы еще немного посидели в тишине, потом я, отчего-то смущаясь, полез в свою сумку:

– Да, вот принес тебе, гемоглобин повышать, - с этими словами я выложил на тумбочку три крупных граната.
– Больше тебе сейчас вроде ничего нельзя. Ну, и вот это почитать, - я извлек новенькую книгу.