Я болезненно поморщился и бросил ей в спину:

– Наташ...

Что говорить, я на самом деле не представлял - она застала меня врасплох.

Кузя чуть укоротила следующий шаг, но потом упрямо мотнула головой и, не оборачиваясь, отчеканила:

– Подумай еще, Соколов, это полезно.

Дверь она прикрыла аккуратно, без хлопка, и я остался в классе один.

Я задумчиво потер подбородок.

Нет, на самом деле, об этом можно было смело не думать.

Да что там, об этом нужно было не думать!

Но...

Вот именно, повисло воздухе это самое неясное и щемящее "но".

– Хорошо, подумаю, - согласился я негромко, и Ленин с портрета над доской посмотрел на меня с одобрительным прищуром.

На короткий миг я остро позавидовал Ильичу: ведь, по сути, ему было дано не много, и спрос оттого был невелик.

"Интересно", - подумалось мне вдруг, - "кто до меня здесь корректировал? Будда? Христос? Ох... А страшно-то как...".

Тот же день, поздний вечер,

Ленинград, Измайловский проспект.

Домой я вернулся в начале одиннадцатого.

– Все в порядке, - доложил маме, - я проверил.

И, правда, в этот раз заселение Мелкой прошло успешно. Сразу после школы я оставил ее в съемной двушке около Парка Победы, а сам понесся по окрестным магазинам, подтаскивая в квартиру закупленную утварь и продукты. Уехал оттуда я поздно, зато сытый и успокоенный.

– Бедный ребенок, - качнула мама головой. Потом посверлила меня обеспокоенным взглядом и выдала распоряжение: - Чтоб в субботу привел Томочку на ужин.

Я открыл было рот, чтобы уточнить "какую из?", но наткнулся на грозовые всполохи в глазах напротив, и счел за лучшее вытянуться в струнку, вскинув руку в пионерском салюте:

– Будет исполнено!

– Клоун, - негромко хмыкнув, сказала мама и поправила мне задравшийся воротник.

Из кухни, чуть скособочившись на правую сторону, вышел, пошаркивая, папа, и мы неловко обнялись.

– Ужинать будешь?
– деловито уточнила мама.

Я взглянул на часы: до ближайших новостей на "Rai Radio 1" оставалось пять минут.

– Чай пошвыркаю, с вареньем. Но чуть позже, - и пошел в свою комнату.

– Вот...
– услышал, как за дверью начала жаловаться мама, - приходит домой в ночи, сытый и довольный...

Что ответил папа, я не разобрал. Присел на корточки у прогревающейся "Ригонды", подкрутил звук и заскользил по длинным волнам.

Фамилий не прозвучало, лишь в общем: "бойня на Марио Фанни" да "сорвана попытка похищения". Шестнадцать погибших - почти в три раза больше, чем в прошлый раз...

Да, страшно. И неисправимо.

Пущенное мною чуть иначе, Колесо Истории перетирало на этой новой колее жизней как бы не больше, чем прежде.

Сколько уже на мне? Десятки? Сотни? Тысячи? Я ведь даже порядка не знаю...

Щелкнул клавишей, выключая приемник, и осмотрел опустевшую без Мелкой комнату.

"Хорошо, что ее нет", - пожухлым листом мотануло в опустевшей голове обрывочную мысль, - "не видит, как меня размазывает..."

Я пошел в прихожую, как робот - на прямых, не сгибающихся в коленях ногах, наклонился к зеркалу и принялся безуспешно выискивать изменения на своем лице. Ничего. Ни седины на висках, ни, хотя бы, многозначительных морщинок в углах глаз. Только под носом начинает темнеть жалкая поросль, но так ей еще год тянуться до первой бритвы.

– Что, - негромко прозвучало за спиной, - любуешься?

Я покосился на папино отражение.

"А ведь мне теперь просто нельзя проиграть. Столько уже заплатил! Чужими жизнями, не серебром".

– Мама спать легла?
– уточнил полушепотом.

Папа кивнул в ответ.

– Пошли тогда на кухню, - предложил я.

Сели за стол. Я налил чаю и подвинул себе вазочку с тягучим вишневым вареньем.

– Мама говорит, что ты уже и домой не всегда на ночь приходишь, - начал папа разговор.

Я доверительно наклонился к нему:

– Да вот думаю, не пойти ли в разгул.

Папа глянул остро и помолчал, что-то напряженно обдумывая. Потом спросил:

– Ну, и кому ты этим сделаешь хуже?

Я криво усмехнулся:

– Вот ты не поверишь, но я думаю об этом каждый день.

Папа с тоской посмотрел на разобранную для чистки трубку, душераздирающе вздохнул и взялся за ершик.

Я торопливо глотал горячий чай. Обычно сладкое варенье сегодня горчило.

– Я тоже...
– сказал, наконец, папа, - я тоже об этом думаю.