– У людей драма, а нам хаханьки, – сказал вслух Лыков.

Дело же в следующем. Жил в Осиновке фермер. Один из первых в районе. Сказали сверху, что можно быть единоличником, беритесь, мол, он и взялся. Стал с жаром, а потом, монотонно (понимая, что латифундисты и холдинги его все равно сожрут) производить зерно, ожидая победы коммунистов на выборах. С ними он расходился когда-то во всем, но со временем понял: от других ему ждать вообще нечего. А тут – как знать.

В деревне его и прежде и теперь не любили. И тоже ждали победы коммунистов, надеясь на них по той же примерно ивановой схеме.

Да нет, не то чтобы фермера совсем не любили в деревне, а…как-то холодком обдавало сердце односельчан, когда вспоминали о единоличнике Иване.

Когда-то – для начала его единоличности – корову дрожжами накормили – хотели, чтоб лопнула. На всякий случай.

За глаза предосудительно вздыхали – особенно, когда Иван купил «зилок» и трактор у него загудел после ремонта.

Ухмылялись недовольно и завидовали, хотя тут же и говорили, что «нечему завидовать, с темна до темна въяб… трудись не покладая рук, а там еще, что выйдет!» Да, может, и отберут все.

В глаза материли иногда по пьяному делу, презирая за то, что растащил колхоз, действуя по указке свыше. А своих начальников закормил!

– Чо-то нам «зилы» не раздают…

Больше же молчали и думали, кого бы еще у Ваньки накормить дрожжами.

Председатель вначале следил издалека за фермером. А потом махнул рукой. Ничего особенного. Та же пахота. Параллельными бороздами идем.

В травле коровы дрожжами участия не принимал. Вообще особенно не вредил. Хотя и не помогал.

Андрею, когда тот приехал в Осиновку вместе со следователем РОВД и по-шестаковски все же ковырнул на «параллельность» – а вдруг? – рассказал о нежелании помогать нарождающемуся классу:

– Не дай Бог что! Греха не оберешься!.. Да он, знаешь, и сам себе помог: полмастерской у мужиков скупил по дешевке. А эти как напьются, так матерят его, а чуть бутылку увидят в чужих руках: «Чего угодно, Иван Никифорович? Не свернуть ли что новенькое для тебя с комбайна?..» Ааа! И говорить не хочу!.. А так-то мы с ним нормально потом. Делить нечего.

Шестаков бы, пожалуй, не поверил, а Андрей поверил сразу – от точки до точки.

Конфликт никакой идейной базы не имел. И хозяйственного противоречия меж председателем и фермером не возникало. Вышел неожиданный скандал, для чего черт впутал женщин, чтобы быстро достичь адского исхода дела.

Женщины, получающие цветы на 8 марта, мягкие с боков и нежные в душе, – эти же самые женщины очень легко раздерут двух миролюбивых мужиков на два противоборствующих лагеря. И пойди, пойми – для чего?

Именно они довели никчемное происшествие до ружейных залпов.

Председательская свинья потоптала у фермера огуречные грядки (там уж и огурцов-то не было, одни сухие плети…), сорвала веревку с бельем и, по словам Ларисы – жены фермера, съела «некоторые из ее вещей».

Съела свинья, а краснела, рассказывая это, почему-то Лариса.

Как вскоре стало всем известно, прожорливое животное было разборчиво и ело только трусы.

Председатель пришел к соседям лично, извинился за поведение свиньи, ничуть ее не оправдывая, да и всю свою семью – не доглядели, и сказал даже, что готов возместить деньгами или мануфактурой. Но сам же все испортил от излишнего усердия (хотя, валил потом на жену).

– Тебе, – говорит, – Лариса, я свои трусы отдам. Жены моей, конечно. Я ей из Польши еще в Перестройку целых два тюка привез. Никак не кончатся.

– Как бы нас в них Иван не перепутал, – сказала из-за ивановой спины жена председателя. И не уточнила – какой «Иван», и вообще неизвестно зачем она стала нагнетать напряжение и бросать искры.

Эти искры быстрее всех, известных из истории страны, разгорелись в пламя.

Слово за слово… Уже через минуту вдоль деревни от избы и до избы зашумели телеграфные столбы.

Как взвилась Лариса – по образованию музыкальный педагог с тонкой душой, как закричала:

– Иван! Тут издеваются над нами. Гляди! Гляди на довольные рожи, мы для них – вечные черви.

Никифорович, глядя на «довольные рожи», тоже взбеленился. Не один год он прожил бок о бок с пылким человеком и не чужд был гордости. Матеря «всех председателей Советского Союза» и зачем-то – коммунистов, победы которых ждал в последнее время, он бросился в дом и схватился за ружье.

Сосед его, дед Мухин, состарившийся безвременно в начале девяностых от социалистического ведения крестьянского дела на селе и от пристрастия к выпивке, рассказывал Лыкову, округляя глаза в естественном ужасе: