Больше года в боковом кармане моего рюкзака тёрлись-плющились бинт и вата. Хорошо, что не вытащил. О, да тут ещё перекись и спасательная мазь в тюбике. Я, оказывается, запасливый хомяк.

Наклонился, рассмотрел рану. Да, крепко же дядька саданулся. Прямо скажем, от души. Отхватил я бинта пощедрей, выдавил мази, приложил-замотал – вроде крепко, не слетит.

Дядька покрутил узловатыми ладонями, изгвазданными в чёрной лесной грязи и засохшей кровище:

– Простите, пожалуйста, у вас не найдётся воды?

Конечно, найдётся. Незнакомец прополоскался под моей минералкой – тщательно так, неспешно, будто лилась она нескончаемо из-под волшебного крана, а не из моей личной бутыли. Это меня слегка напрягло, но виду я, само собою, не подал.

Собственно, мужик этот мне всё больше не нравился. Было в нём что-то… Не скажу, что явно отталкивающее, но какое-то неправильное. Несоосное какое-то. Не то слишком короткие были на нём штаны (а носки под ними сморщенные), не то интонации были какие-то нарочитые. Да, и, собственно, лицо. Крючковато-заострённое какое-то, загорелое – но не местным красноватым плебейским загаром, а нездешним, южным-пляжным. Знаете, на кого он был похож? На некрасивого итальянца, на эдакого потасканного Челентано.

Когда он наконец намылся и потряс в воздухе мокрыми лапами, я поспешил завернуть пробку и спрятать остатки воды. Денег у меня было чуть больше чем на билет, и покупать ещё одну воду было бы мотовством.

– Молодой человек, вы меня букв-вально спасли. Но как же мне вас отблагодарить? Денег я вам не дам, деньги это ерунда… А вот это – не ерунда.

Тут дядька полез к себе за пазуху, сильно там дёрнул и протянул мне маленькую зелёную пуговицу.

Я коротко и сухо кивнул, без разговоров сунул пуговицу в карман и быстренько вздел рюкзак. Смыться, смыться как можно скорее, на ходу стряхивая с себя осадок от этого дурацкого диалога.

– Молодой человек! Погодите немного!

Ну, что ещё? «Никогда не разговаривайте с неизвестными»… Но что-то заставило меня остановиться и вновь посмотреть на этого психа. Псих уже развернул-одёрнул свою изодранную штанину и встал с бревна. Блин, только бы следом не похромал.

– Молодой человек, ещё букв-вально минута. Если вы пойдёте куда шли, то к трассе не выйдете. После развилки возьмите правее… Это раз. И вот ещё два. Я только что подарил вам… одно ваше желание. Самое предосудительное и самое вздорное ваше желание. Вы о нём можете даже не догадываться, но оно у вас точно есть. И оно однажды исполнится… Не сразу. Но однажды – пх-х-х! – и вы поймёте, что оно исполнилось.

Он даже не хихикнул, а как-то хрюкнул, отчего сделался ещё гаже, и как-то шулерски-водевильно покрутил на уровне моего носа своими беспокойными пальцами. Я торопливо отмахнул дружелюбного «досвиданьица» и почти побежал через лес.

Советом психа насчёт развилки я пренебрёг. И, как выснилось, зря. Я ухитрился заблудиться в искусственном сосняке и вместо трассы убрёл-таки в санаторий. Впрочем, это меня не сильно расстроило: времени до автобуса по-прежнему было больше часа. Сел на скамейку возле грубо размалёванного щита с оленями, похожими на крокодилов, и призывами беречь лес от огня. Снял рюкзак. Где там у меня вода? Не всё же я на раненого психа извёл, должно же оставаться хоть два-три глотка. Вынул бутылку – и вот прикол: она оказалась почти полной. Но я тут же перестал об этом думать – как перестают думать обо всех мелких необъяснимостях.

Я вернулся в город и зажил своей обычной жизнью. Не знаю, как у вас, но у меня «обычная жизнь» была мерзкой и с каждым днём становилась только мерзее. Сперва полетел комп, мой единственный настоящий друг (если не считать кота Максима). Потом накрылась моя последняя шабашка. Слюнявую корпоративную газетку, куда я периодически пописывал, прибрал холодный злой бог Кризис. Редактор перестал отвечать на мои звонки и вскоре вовсе исчез из города. Я понял, что никогда больше не увижу этого продувного жирного козла. По козлу я шибко не скучал, но вот по семи тысячам, что он остался мне должен, тосковал горько. К тому же, я лишился единственного источника сколько-нибудь регулярного дохода.

Мать подкидывала мне денег с получек – чтобы я как можно скорее почувствовал себя последней мразью и взялся за ум. Мразью я себя чувствовал, но за ум не брался. Ум, наверное, у меня был, но ручек у него не было, не за что было браться.

В один прекрасный день мне пришла гнусная бумажка с лаконичными угрозами от городских электросетей. Ну, и прочие коммунальные счета тоже никто не отменял. Словом, надвигалась жопа. Я обошёл все сраные газеты в моём трижды сраном городишке, стремясь продать своё не слишком бойкое перо, но нигде мне не были рады. Ни одна гнида за всю мою жизнь ни разу не сказала мне, что я хреново пишу. Я действительно никогда не писал хреново. Но у бога Кризиса были, видно, какие-то свои особые счёты с великовозрастными гуманитариями из богоспасаемой российской провинции. И я огребал по полной – за себя и за всё моё никчёмное унылое племя.

Единственные джинсы замахрились внизу до состояния корпии, кепке сравнялся пятый год. Медленно, но верно я превращался в драное угрёбище. А встречают у нас по одёжке. И уж коли я на что-то претендовал, то просто обязан был ежели не излучать сраный успех, то хотя бы симулировать успешность, иначе быть мне слитым в девятнадцатимиллионную армию российских нищих. По-хорошему, мне нужен был небольшой кредит – на какие-нибудь шмотки. Я уж не говорю про смартфон. Но безработным кредитов не дают.