Вскоре всё смолкло, король остался один. В изножье кровати зажгли большие свечи. Угасающим взглядом король обвёл комнату. Лица покачивались и постепенно уплывали, возникали какие-то блуждающие тени. Эдуард узнавал их. Уорвик с неизменным высокомерием смотрел на него своим ястребиным взглядом. Он улыбался, будто посмеиваясь над бессильными попытками умирающего оттянуть конец. Монтегю, он тоже устремил на Эдуарда неотрывный взгляд. Бедняга Джек, который, потеряв всякое самообладание, повернулся к нему спиной и так жестоко поплатился за это на рыночной площади Барнета. Эдуард слышал шуршание шелков королевы Маргариты Анжуйской и видел мягкий, непонимающий взгляд её безумного мужа. Были тут и другие, кого он знал хуже, но и они пришли и стояли безмолвно, сложив руки на груди.

Взгляд затуманивался всё больше. Он напрягался изо всех сил, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в сгущающейся тьме. Ряды торжественно застывших часовых разомкнулись, и в образовавшемся проходе что-то ослепительно вспыхнуло — словно гирлянда изумрудов засверкала переливающимися огоньками. Улыбаясь, поигрывая какой-то безделушкой, вошла последняя тень и, усевшись у самой кровати, насмешливо посмотрела на него.

— Ну что, Нед, слишком быстро пришло время? Так всем нам кажется. Вот и мне казалось, когда ты бросил меня в Тауэр, но ты и глазом не моргнул.

С неимоверным усилием, едва шевеля губами, умирающий проговорил:

— Я не желал тебе ничего дурного. Я бы помиловал тебя, коли ты попросил, я ведь обещал тебе это…

— И как же, должно быть, ты был счастлив, когда я отказался. Это ведь был для тебя такой пустяк — чужая жизнь, но у меня-то после того, как ты всё отнял, ничего больше не осталось. Уж это-то ты мне мог сохранить?

— Но как? Да, с тобой бы я мог договориться — всегда договаривался, — но ведь оставался мой мальчик. Я должен был о нём позаботиться.

Раздался пронзительный смех — резкий, свистящий.

— Ну и что, позаботился? Теперь доволен? Уладил дела с Людовиком, усмирил баронов и выманил Генри Тюдора из гостеприимной Бургундии? Немного всё же не хватает, Нед, немного не получилось у тебя с порядком, к которому ты так стремился.

Темноту снова прорезал яркий свет. Эдуард прикрыл глаза.

— Всё, что мог, я сделал. Остальным займётся Дикон, теперь всё в его руках.

— Да, замечательное наследие ты ему оставляешь. Франция, Шотландия, Тюдор в Бретани, дома — твоя добрая жёнушка Елизавета, Нортумберленд в Альвике, а он ох как не любит герцога Глостера, на западе милорд Стэнли, который недавно женился. — Улыбающееся лицо склонилось прямо над умирающим. — Ты что же, на чудо надеешься, Нед? Да больше и не на что надеяться…

Стэнли… Эдуард беспокойно шевельнулся, пытаясь избежать мыслей об этом человеке, о его месте в том хаосе, который неизбежно породит смерть короля. Стэнли был слишком силён, чтобы поставить его на колени. Эдуард сделал по-другому: ублажил его, продвинув, приблизив к себе, и даже назначил одним из своих душеприказчиков. С Диконом у них в Бервике неплохо получилось. Так может, и не стоит теперь в нём сомневаться, даже если он и вступил в новый брак, даже если его жена — мать Генри Тюдора. Нортумберленд — тоже проблема. А там ещё Бэкингем — ведь в его жилах тоже течёт кровь Плантагенетов, и как угадать, на какой свет полетит этот овод?

Комната сделалась выше. Свечи почти догорели, пламя стало слабым и тусклым — как огоньки буёв, еле освещающие черноту ночной реки. Дикон — Дикон обо всём позаботится. Эдуард закрыл глаза. Навсегда.

Анна Глостер сидела в галерее для дам, выходившей на двор Миддлхэма. На секунду оторвавшись от зрелища, которое уже подходило к концу, Анна расстегнула плащ. Стоял солнечный апрельский день, было тепло, так что неудивительно, что труппа бродячих актёров, которых пригласил её муж, развернула подмостки прямо на открытом воздухе. Весеннее солнце проникало и сквозь толстые стены замка — камни сильно нагрелись.

Актёры разбирали сцену. Юноша-ученик, игравший женскую роль и не успевший снять грим — ноги запутались в полах платья — неловко оттаскивал в сторону части декорации.

Один из зрителей терпеливо дожидался конца представления и, когда двор опустел, выехал из конюшни на знаменитом герцогском жеребце по кличке Уайт Саррей. Это был Эдуард Глостер, сын Ричарда и Анны. За ним следовал грум [134] , изредка бросавший взгляд наверх. Остановившись прямо напротив галереи, юный Эдуард поднял глаза и горделиво выбросил руку в приветственном жесте. Публика заулыбалась, но Анна встревоженно посмотрела на мужа:

— Ты считаешь…

— Знаешь, дорогая, рано или поздно ему придётся научиться ездить на боевом коне, — старался успокоить жену Ричард. — Мы заключили с сыном нечто вроде сделки: пусть хоть до дыр штаны протрёт, но научится ездить, а я ему на именины подарю племенного жеребца.

Ричард одобрительно улыбнулся сыну, с беспокойством наблюдавшему за реакцией отца. Довольный Эдуард, пришпорив коня, двинулся в сторону внешнего двора. Решётка была поднята. Мальчик, по-прежнему сопровождаемый грумом, пересёк улицу, и идущая вниз дорога привела его к рыночной площади. Мать продолжала тревожно прислушиваться к удаляющемуся стуку копыт, а Фрэнсис, оторвавшись от какого-то лёгкого трёпа с Эштоном, сказал с едва заметной усмешкой: