Шрифт:
Стоявший около саней старик в ужасе повалился на колени. Иван яростно схватил его за ворот, вздёрнул на ноги.
— Зри, старик! Се тот?
К саням шустро, вприпрыжку, поддёрнув по-бабьи рясу, подскочил Левкий. Старик увидел его, напугался ещё больше.
— С тобой Бог, сын мой, — сказал ему ободряюще Левкий.
— Пошёл вон, поп! — рыкнул Иван и снова встряхнул старика. — Се тот?.. Тот, что спалил деревню?
— Доспех иной… — пролепетал старик и снова подкосил ноги. Но Иван крепко держал его за ворот — не дал ему упасть на колени. — Тот… — с трудом выглотил из себя старик и, продохнув, посмелей добавил: — Истинный Бог, тот!
— Наветит смерд! — презрительно бросил Шаховский.
— Как перед Господом, государь-батюшка!.. Крест на себя кладу!
— Верю тебе, старик.
— Ты веришь смерду, государь, — с возмущением сказал Шаховский, — и не веришь мне — князю, Рюриковичу! В наших жилах…
— В твоих жилах кровь Иуды! — криком перебил его Иван. — Ты согнал смерда с земли, ты пожёг деревни! Чтоб волость запустить!.. Чтоб досаду и вред учинить мне! Ты скверней Иуды! — Иван снова схватил Шаховского за бороду и подтянул его голову к своему лицу. — Тот человека предал — ты землю отчую предаёшь! Землю отчую — не меня! — Пальцы Ивана затягивали бороду Шаховского в ладонь, она трещала, как хворост в огне, а Иван сжимал, сжимал пальцы… Шаховский побагровел, из напряжённых глаз выступили слёзы. Иван отдёрнул руку, брезгливо стряхнул с пальцев клок волос. — Небось клясться учнёшь? Тебе — и Богу израдить не тяжко. Рука не дрогнет крест наложить… Ну, восстань, ежели чист и невинен! Бога в свидетели призови! Положи крест! Положи! И пусть грянет гром с неба!
Бледнота на лице Шаховского сгустилась до желтизны.
— Божья кара страшней царской, сын мой! — сказал ему Левкий. — Паче земная страсть [77] , неже вечная мука в аду. Ежели винен — скорись, и Бог простит тя!
— Винен, — тихо сказал Шаховский и обмирающим взглядом глянул на Ивана.
— Не простит ему Бог! — вскрикнул Иван. — Не простит! Кто царю противится, тот Богу противится! Взять его! Федька! Васька!
Федька и Васька подскочили к Шаховскому, заломили ему руки. Царевич Ибак снял с седла аркан, кинул им.
77
Страсть — здесь: страдание, мука.
Шаховский не сопротивлялся, только глухо просил:
— Прости, государь… Сам я повинился… В монастырь уйду, схиму [78] приму…
— В монастырь?! — хихикнул Иван. — Схиму примешь?! — Его ощеренное лицо вплотную приткнулось к лицу Шаховского — казалось, он вот-вот вцепится в него зубами. — Праведником возмнил стать? — Иван вдруг резко обернулся, схватил стоявшего сзади него Левкия за руку, притянул к себе: — Возглаголь, святой отец, схимники — ангелы?
78
Схима — самый строгий устав в монашестве.
— Ангелы, государь!
— Место им на небе?
— Истинно так, государь, — на небесех!
— Господь Бог, верно, не простит нам, святой отец, ежели мы ангела на земле держать станем?
— Не простит, государь! На небо его…
— Басман! — вскрикнул затейно Иван. — Возьми-ка у пушкарей бочонок пороху! Да поживей!
Федька пустился бегом к пушкарям, а Иван снова ткнулся лицом в лицо Шаховского, с издёвкой спросил:
— Обедню нынче стоял, Рюрикович? Буде, в колокола ударить?
— Что вздумал ты, государь? — задрожал Шаховский. — Не бери на душу греха! Христом-Богом молю тебя! Винен я пред тобой, винен… День и ночь буду грех свой отмаливать.
— Молчи, собака! Знаю я ваши молитвы! С Курбским небось, с родичем своим, сговорились на противу?! Тот тоже притаил камень за пазухой! Он тебя подбивал назло, ответствуй?
— Сам я грех взял…
— Врёшь, собака! Все вы единой ниткой пронизаны, как бисер!
От пушкарей Федька проворно катил бочонок. Кто-то вызвался ему помогать, и вдвоём они быстро подкатили его к Ивану. Тот недобро глянул на Федькиного помощника, свирепо двинул челюстью.
— Подсобить вызвался, — поспешил выручить то ли себя, то ли своего помощника Федька.
— Кто таков?
— Нарядного головы Еремея Пойлова соцкий Малюта Скуратов, государь.
— Харя у тебя — волчья, соцкий! Хочешь мне послужить?
— Повели, государь!
— С зельем управляться можешь? Бочку сию выпалишь?
— Повели, государь!
— Вяжи его к бочке, — кивнул Иван на Шаховского.
Малюта сгрёб Шаховского, бросил на бочку, будто ворох тряпья, и стал оплетать верёвкой. Федька стоял рядом, смотрел, как ловко управляется Малюта, и у него сосало под ложечкой.
— Государь, помилуй! — дёрнулся Шаховский. — Христом-Богом молю тебя! Государь! Государь!
Стоявший неподалёку Токмаков тихо сказал Шаховскому:
— Умри достойно, князь. Пошто вопишь, власно холоп.
— Благодать те, боярин, — всхрипел Малюта, затягивая потуже верёвку, — прям в рай угодишь.
У Федьки потемнело в глазах. Он почувствовал, что вот-вот упадёт. Тогда он наклонился над Шаховским и стал помогать Малюте.
— Что руки-то трясутся? — гуднул Малюта в самое ухо Федьке.