У Платона Николаевича в родовом Климове А.Н. Энгельгардт знакомился с положительным опытом хозяйствования "по организационному плану" (как сам упоминал в "Письмах"). Платон Николаевич считался хорошим хозяином, но Александр Николаевич понимал, что это "передовик среди отстающих", разоряющихся помещиков. А Батищево, в отличие от Климова, находилось в довольно запущенном состоянии, и Александру Николаевичу предстояло, не делая долгов, содержать себя на доходы с едва ли не убыточного хозяйства.

То, что Энгельгардт блестяще справился с этой задачей, мы уже знаем из первой части книги. Он не только сделал разорённое и почти убыточное имение доходным, но и превратил его в процветающее хозяйство, которому по эффективности не было равных в Смоленской гебернии, да и не много нашлось бы в остальной России. Ранее были разобраны и методы, какие позволили ему добиться столь выдающихся результатов.

Надежды власти на то, что мятежный отставной офицер и бывший профессор, запертый в глухой деревушке с 25 жителями, отрезанной от всех культурных центров, угомонится (а то и сопьётся) и перестанет ей противодействовать, не оправдались. Именно в этом медвежьем углу, где не знаю как насчёт медведей, а волки зимой бегали по дворам и пожирали плохо охраняемую скотину и собак, выработался первоклассный писатель-публицист, который своими письмами в журналы, изданными затем отдельной книгой, нанёс тогдашнему правящему режиму удар, которого тот не ждал и который оказался во многих отношениях более мощным, чем выступления перед студентами и даже бомбы других народовольцев-терроритстов. Именно отсюда, из глубины России, страна услышала голос крестьян, которого никто не хотел слышать, но когда он прозвучал из уст просвещённого помещика и со страниц популярнейшего в кругах образованного общества столичного журнала, его уже нельзя было замолчать. Тем не менее, именно Энгельгардт первым публично, в печати, заявил, что земля должна принадлежать не помещикам и не кулакам, а тем, кто её обрабатывает - крестьянам, и тем самым оказал огромное влияние на всё последущее развитие общественной и политической мысли и практики России; эта идея станет в дальнейшем стержневой в программе эсеров, а затем и большевистского Декрета о земле (тут не лишне будет заметить, что оба сына Энгельгардта и его внучка Мария активно, хотя и каждый со своей спецификой, выступали с этой идеей на практике, за что и подвергались репрессиям со стороны властей).

А сделать это было ой как непросто, в условиях бдительной всеудушающей цензуры. Вот и пришлось Энгельгардту строить своё повествование по законам драматического жанра с элементами детектива.

В первом своём письме он всего лишь описывает свой обычный зимний день, причём в самом начале оговаривается, что ни о чём, кроме хозяйства, писать не может, а значит, его мысли о дровах, навозе, сене, тёлочках... Попутно, между прочим, замечает, насколько тяжела жизнь семьи скотника Петра с женой и семью детьми, которые все, кроме совсем крохотных малолеток, трудятся, работают на помещика, на самого Энгельгардта, круглый год с утра до ночи, за нищенскую плату, которой едва хватает, чтобы скудно прокормиться. И другие завидуют скотнику, потому что в округе не просто голод, а, выражаясь по-современному, кризис: не только хлеба нет, но нет и работы, где можно было бы заработать хоть несколько копеек. Ну, и что положение крестьян в их местности вовсе не блестяще, у редкого хозяина своего хлеба хватает до нового урожая. Восхищается Энгельгардт обычаем подавать хлеб тем, кто пошёл "в кусочки", побираться, и подают хлеб, пока он есть, а когда кончается, сами идут "в кусочки". Но не подать хлеба, пока он есть - нельзя, это грех, да и неизвестно, не придётся ли самим следующей зимой идти с сумой. И всё это подаётся на фоне деревенских новостей, как любовник замужней женщины избил её, когда она попыталась прихватить ещё одного мужика, но из чужой деревни, и как сельский сход рассудил это дело. Конечно, цензору, как лицу, охраняющему интересы власти, местами читать неприятно, хотя и увлекательно, ибо открывается целый новый, незнакомый мир. Но, что тут запрещать? Если такие статьи запрещать, то журналам и вовсе надо закрываться...

В письме втором интерес читателя поддерживается рассказом о воре, но воре добром, который ворует из озорства, ему важно искусно обделать дельце. Но тут он промахнулся - украл вещицу у кулака-трактирщика. А тот - калач тёртый, всех мужикв в окрестности знает как облупленных, и воров тоже. Но трактирщик не пошёл с жалобой к властям, как это обычно (и чаще безрезультатно) делают помещики, а использовал все тонкости неизвесного интеллигентам "народного права". Это и цензору интересно. Дело кончилось примирением сторон: вор заплатил за украденное, никого - ни истца с ответчиком, ни свидетелей не пришлось таскать по судам, чего кресьтьяне страшно боятся (пойдёшь свидетельствовать, а вдруг окажешься в остроге, что нередко случалось в действительности). Всё решили по-свойски, "по-Божески". И через несколько дней Энгельгардт увидел вора и тратирщика, распивающих вместе водку в самам благоприятном расположении духа. Ну, а попутно Энгельгард рассказывает, как ездил знакомиться со своими новыми соседями-помещиками и выяснил, что многие из них поместьями своими не занимаются, подались на казённую службу, полагаясь дома на старост (помните, "у бурмистра Власа бабушка Ненила починить избёнку леса попросила...").. А те, что остались в имениях, в хозяйстве ничего не понимают, потому что тоже всегда полаглись на старост, да и были убеждены, что не господское это дело разбираться с сеном и навозом. Цензора этим не удивишь, он, может быть, и сам каждодневно встречался с помещиками, живущими не в своих имениях, а в столице. Рассказывает Энгельгардт, как съездил в уездный город на выборы гласных от землевладельцев, как славно провели там время, сколько раз "выпили и закусили". (А попутно показал, насколько разным бывает пьянство у горожан и у крестьян.) Расказывает, как живут местные "попы" (так называют всех сельских лиц духовного звания) - самые лучшие практические хозяева, потому что доход их от церковных треб ничтожен, и приходится им, чтобы кормить свои, обычно многодетные, семьи, наряду с мужиками выращивать хлеб и содержать скот. И на этом фоне не высказанная прямо, но напрашивающаяся мысль о том, что помещики превратились в сословие паразитов, проходит незамеченной, да и как придраться к автору за то, чего он прямо не говорил?

Третье письмо также начинается с бытовых сцен вроде рубки капусты на засолку и с увлекательнейшего описания "толоки", когда крестьяне помогают (в данном случае - своему барину, от которого во многом зависят), работая не за деньги, а "за честь", хотя и с угощением со стороны помещика. Рассказывает Энгельгардт и о том, какие крестьяне собственники (а это и помещику, и чиновнику читать всегда приятно!), как сильно в них религиозное чувство, хотя при их неграмотности и невежестве они даже смысла церковных служб и праздников не знают, и, между прочим, вспоминает, как в голод (о котором писалось в предыдущем письме) всю солому с крыш потравили, чтобы по возможности сохранить от гибели скот. Как трудно крестьянину выжить, если во время голода взял он у барина хлеба в долг с обязательством работать в страду на помещичьем поле, когда своя нива стоит непаханой или свой хлеб на ней осыпается... "Взяв вашу (на помещика) работу, он должен упустить своё хозяйство..." Ну, это ж само собой разумеется, можно ли в этом упрекать автора? Неприятно, конечно, что он напоминает: " К Покрову стали требовать недоимки... Мужик и обождал бы, пока цены (на его продукцию) подымутся - нельзя, деньги требуют, из волости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщиков ставить обещают". Получается, что сама власть способствует закабалению крестьян, но, во-первых, сдвижка сроков взимания недоимок определена официальным документом, а во-вторых, автор пишет о власти низовой, на уровне волости, - то ли это выполнение указаний свыше, то ли местная инициатива, своего рода самодурство. А далее - опять идут рассуждения о том, что такое хозяйство и как стать настоящим хозяином.

И так, от письма к письму мазок за мазком, складывается картина, где крестьяне задыхаются от малоземелья, а помещики, не имея достаточного количества рабочих рук, половину и более земли оставляют пустовать, государство же, не получая продукции с пустующих земель, не может разбогатеть. И всё это - из-за корысти помещиков и слившейся с ними власти. В качестве рабочих рук помещик может получить только тех крестьян, которые, чтобы не помереть с голоду зимой, брали у него хлеб взаймы с обязательством в страду на него работать. Значит, и реформа была задумана так, чтобы, ради обеспечения помещиков рабочими руками, нужно сделать, чтобы крестьянин был беден. Что стал бы делать помещик со своей землёй, если бы крестьанам хватало своего хлеба? Поэтому между крестьянами и помещиками идёт непреорывная борьба, интересы двух классов противоположны. Но в каждом письме количество неудобного для власти материала не превышает, как сказали бы сейчас, ПДК ("предельно допустимой концентрации"). Попадающиеся высказывания вроде того, что существующая система может работать только при условии, "чтобы крестьяне бедствовали", вытекали из ранее сказанного и тогда не запрещённого.

Чтобы писать такие письма-статьи, нужно быть не просто блестящим публицистом, а гроссмейстером, асом политической публицистики.

Пик надежд крестьян на справедливое решение земельного вопроса пришёлся на русско-турецкую войну 1877 - 1978 годов. Солдаты,а вместе с тем и вся крестьянская масса, были уверены, что после победы настанет лучшая жизнь. Иначе зачем же эта кровавая бойня, такие жертвы, столько загубленных и искалеченных воинов, столько женщин, оставшихся вдовами, столько детей без отцов? А лучшая жизнь - это прежде всего чтобы всем хватало земли, царская "милость насчёт земли будет, чтобы там господа ни делали", "будут равнять землю". Энгельгардт воспользовался возможностью публично высказать убеждённость крестьян в том, что "вся земля принадлежит царю и царь властен, если ему известное распределение земли невыгодно, распределить иначе, поравнять. И как стать на точку зрения закона права собственности, когда население не имеет понятия о праве собственности на землю?" То есть все его размышления о невозможности и недопустимости частной собственности на землю, о том, что вся земля - царская (то есть, если не будет царя, то государственная), земля должна быть национализирована и передана тем, кто её обрабатывает, были высазаны как мнение народное.

Крестьянство в послерефрменной России было самым взрывоопасным слоем общества. Ограбленное, обманутое, обрменённое непосильными выкупными платежами, оно во многих местах России было готово вспыхнуть при первой же искре. Деятельности Энгельгардта-публициста должен был быть положен конец. К указанию министра внутрених дел России смоленскому губернатору добавился новый сильнеший нажим, и последнее (12-е) письмо Александра Николаевича увидело свет только после его смерти.

Вся деятельность Энгельгардта-публициста была посвящена защите крестьянства. Крестьяне, разговоры с ними занимают большую часть книги "Из деревни". А в иллистрациях они отсутствуют. Чтобы устранить этот недостаток, привожу фотографию, на которой Николай Энгельгардт сидит рядом с Иваном - старостой Батищева и своим "дядькой", которому сын Энгельгардта обязан был очень многим.