— Но я хочу этого и без алкоголя, — тут же произнесла я. Он покачал головой — не любил, когда перебивают. — Извини.

— Может быть, хочешь, — он сделал вид, что ничего не заметил. — Но откуда я могу об этом знать? Мы никогда не говорили об этом. А сейчас, извини, я не могу доверять твоим мыслям и принимать их за трезвые.

— А если утром? Что, если я сделаю это утром? Тогда ты мне поверишь?

Я хваталась за любую возможность, словно за соломинку, грозящую вот-вот уйти под воду и утащить за собой мой шанс на спасение.

Ханс усмехнулся и отпил из своего бокала — в отличие от меня он не осушил его разом, а растягивал каждый глоток, очевидно смакуя этот горчащий привкус на языке.

— Если тебе хватит смелости утром, то тогда и поговорим.

Я кивнула. Такого разрешения мне было достаточно, и я знала, что обязательно наберусь для этого смелости. На этом разговор плавно перетек в более безопасные темы. Я больше не пила, и он тоже ограничился одним бокалом. А потом повел меня к елке. Я рассмеялась, едва от только заговорил об этом.

— Подарок все же будет? — с улыбкой спросила я. Он, тоже улыбаясь, кивнул.

— Я не мог оставить тебя без подарка. Извини, — произнес таким тоном, будто действительно был в чем-то виноват.

Я рассмеялась и достала сверток. Он был совсем небольшим, меньше ладони, и мне было интересно, что же там внутри. Под бумагой обнаружилась маленькая коробочка, и я, только увидев название, восхищенно посмотрела на Ханса.

— Это помада? — дрожащим от волнения голосом уточнила я.

— Открой и увидишь.

Непослушными пальцами я открыла коробочку и выудила тюбик с губной помадой. Я видела их в магазинах, когда мы с Хансом гуляли, видела их раньше, в журналах, которых полно было в Союзе, но никогда не пользовалась и даже не держала в руках. Тюбик был на удивление легким, и я сняла крышечку. Сама помада пахла чем-то цветочным и сладким, но запах мне понравился. Она была неяркого нежно-розового цвета, и мне захотелось поскорее накраситься, чтобы увидеть, как она будет смотреться на губах. Я взглянула на Ханса, тот кивнул, и я умчалась к зеркалу.

Руки совсем меня не слушались. Я аккуратно накрасила губы, чуть-чуть вылезла за контур, но быстро подтерла пальцем. И не узнала свое отражение. Такая — в платье, с шарфом и накрашенная — я была не похожа на саму себя. Губы сияли розовым цветом и притягивали взгляд, щеки были слегка красными от алкоголя, а глаза блестели как-то по-особенному.

Я понравилась себе. И улыбнулась своему отражению. Чуть поправила волосы и вернулась к Хансу.

— Спасибо тебе за подарок, — искренне поблагодарила я, убирая помаду обратно в коробочку. — Но очень жаль, что ты не разрешаешь мне делать глупости.

Он рассмеялся и покачал головой.

— Дождись утра.

А потом мы снова танцевали. Покачивались в такт тихой мелодии, обнявшись и прижавшись друг к другу, и я чувствовала, как внутри меня теплой, согревающей волной разливается счастье.

Вернуться к теме поцелуев нам так и не удалось: утром мы проснулись рано, но Хансу тут же позвонили — впервые на моей памяти — и срочно куда-то вызвали. Он уже был готов положить трубку, но ему сказали что-то еще, и он помрачнел, но был вынужден согласиться.

— Извини, срочно вызвали на службу. Собирайся, водитель отвезет тебя в лагерь. Прости за такое странное Рождество.

— Все в порядке. У вас что-то случилось? Ты просто выглядишь очень мрачным.

Он сухо — будто бы зло — усмехнулся и кивнул.

— Случилось. Не могу ничего об этом рассказать, но ты не волнуйся. Все будет нормально. Я сейчас переоденусь, и ты не смотри на меня в окно, хорошо?

— Почему? — это была очень странная просьба, и я действительно хотела знать, почему же я не могу посмотреть на него.

— Потому что, — отрезал он и больше ничего не объяснял.

Я пожала плечами, стараясь не волноваться. Умылась, переоделась, сунув помаду в карман куртки, а все остальные вещи убрала на их место в шкаф. Мы не завтракали, но я не чувствовала голода, потому что голова была занята совсем другими мыслями — там роилась сотня предположений о том, куда вызвали Ханса и что могло произойти.

Я проводила его из прихожей. Он стоял в черной форме, и она шла ему просто невероятно сильно, оттеняя чуть загорелую в любое время года кожу и его темные глаза. Я не понимала, почему же я не могу смотреть на него, если он был настолько красив в этой форме. Я обняла его на прощание, и он пообещал навестить меня, как только вернется в лагерь после каникул. Я кивнула, соглашаясь. Он ушел, сказав, что водитель приедет за мной через полчаса — а пока что я могу спокойно позавтракать.