«Контракт по спирту с осетинами удачный получился. У Завьялова прямо из-под носа увел. Небось, последние волосенки у себя со злости подрал. А теперь чего? Если вообще здесь останусь? Он, сука, быстро все в обратку пустит, условия себе отожмет – осетинам-то деваться некуда будет. Какого хера я сюда поперся? Кому что доказывать? Гид это сраный – спускаться, говорит, нельзя, гробанемся, помощи ждать надо… а где она, эта помощь?.. он чего, хочет дождаться, пока я подохну тут?… кто мне, вообще, его рекомендовал?.. не помню…»

Он не мог простить себе этого мимолетного каприза (именно так он теперь расценивал свое спонтанное решение, воспользовавшись деловой поездкой в Осетию, совершить восхождение на Казбек), который оказался способен в одночасье перечеркнуть все, чего он так долго и с таким трудом добивался в жизни, да и под самой жизнью подвести преждевременную и нелепую черту. И именно сейчас, когда удача, наконец, пошла в руки, когда стали получаться серьезные проекты, когда его уже начали воспринимать всерьез, и появилась поддержка на самом верху, оказаться вдруг беспомощно лежащим в тесной палатке, на четырехкилометровой высоте, поломанным и окровавленным. Самоутверждение – занятие для неудачников и прыщавых юнцов. Зачем же он полез сюда?

Почему-то вспомнилась Вика и ее не понятно, откуда взявшееся равнодушно-пренебрежительное отношение к его деньгам и его стремительно растущему делу. Она с легкостью вела тот образ жизни, который может обеспечить лишь приличное состояние, воспринимая это как должное. Не скрывая своего снисходительного отношения к деньгам, она не знала ничего о том, как они достаются, и не понимала, какую силу и власть они дают. И все же, Вика была единственным человеком, чье мнение о нем было для него по-настоящему дорого. Неужели он пошел на это безумие только ради того, чтобы поднять свой авторитет в глазах дочери – еще ничего не смыслящей в жизни двадцатилетней девчонки?

Дарганов почувствовал, что его вот-вот накроет новой волной боли. Он вступал в очередную схватку, заранее зная, что потерпит поражение – будет кричать, плакать, умолять кого-то, чтобы все это прекратилось. В помутившемся от боли сознании гвоздем засела тревожная мысль о какой-то упущенной забытой возможности.

– Саныч! Саныч!

Дарганов вдруг дернулся, попытался приподняться, но, парализованный болью, не смог даже оторвать голову от капюшона спальника. В свете подвешенного к потолку палатки фонаря глаза его лихорадочно блестели, запавшие, покрытые пятидневной щетиной щеки были влажными – то ли от слез, то ли от горячечного пота.

– Я понял, Саныч, я вспомнил… ты скажи им там, что я денег дам… много… всем дам… пусть заберут меня отсюда… я заплачу… сколько надо… пусть только заберут… я не хочу тут… Саныч!

– Тихо, Гаврилыч, тихо. Не дергайся только, нельзя тебе – рана откроется. Ты не ссы, завтра нас по-любому эмчеэсники снимут, там же Вика с Васькой остались, они сообщат, куда надо. Все нормалек будет, подумаешь – поломался слегка. Я вот на Памире в восемьдесят шестом поломался, думал – все. По кусочкам собирали. А у тебя так – херня. Еще денек покантуемся тут, народ подойдет, и начнем спускать тебя потихонечку. Ну, а там, сам знаешь, импортные костоправы, да за твои-то бабки починят тебя – как новенький будешь. Через пару часиков таблетку еще дам, чтобы не ломало так, с утра повязку поменяю. А сейчас лежи, нельзя тебе шевелиться.

…Все произошло на спуске с вершины.

Утром вышли из лагеря чуть позже, чем планировали, да и весь путь до вершины оказался продолжительнее обычного – Дарганов сильно устал. Преодолев склон вершинного купола и выйдя на седловину, он не менее двадцати минут с хрипом и матюками восстанавливал дыхание. Последние двести метров – подъем от седловины до восточной вершины – он прошел «на автопилоте». На предвершинном взлете Саныч закрепил веревку, по которой клиент должен был жумарить последние метры. Движения Дарганова были то замедленно вялыми, как у зомби, то вдруг становились беспорядочно-резкими, когда он в последних усилиях пытался ускориться, бросками передвигать тело вперед и вверх.

На вершине пробыли минут десять. Дарганов, повалившись на снег, судорожно и шумно дышал, абсолютно равнодушный к потрясающе красивым видам. Саныч взял у него фотоаппарат, сделал несколько панорамных снимков, запечатлел клиента на фоне уходящего на запад зазубренного массива Большого кавказского хребта, близкой западной вершины, подступающих с юга гор Грузии. Дарганов, в отличие от большинства восходителей, не проявил к фотосессии особого интереса, будучи всецело поглощен проблемой восстановления дыхания.

Пошли вниз, когда было уже начало третьего. Саныч понимал, что они чуть выбиваются из графика, – спуск с вершины рекомендуется начинать не позже часа, поскольку во второй половине дня, даже если с утра стоит идеальная погода, в районе господствующей вершины нередко образуются локальные зоны плотной облачности, которые иногда даже несут в себе снежные заряды. К тому же, гида беспокоило физическое состояние клиента, – переход до лагеря предстоял долгий, местами с крутыми, требующими собранности и внимания спусками, а Дарганов выглядел крайне измотанным. Поэтому обратно шли не по пути подъема, Саныч решил чуть сократить путь, не обходить небольшое поле ледника слева, а выйти к морене, на которой находились стоянки, напрямик.