Затем государь спросил новые газеты и снова удалился в комнату князя Меншикова, куда и сам князь возвратился, оставив жену гетмана у своей супруги. Возобновившаяся беседа, при часто подносимых кружках вина, продолжалась весело до 7 часов вечера; потом мы перешли в комнаты супруги князя Меншикова, где обедали за небольшим столом, так как приглашённые к обеду были только: его царское величество, жена гетмана, жена старосты, овдовевшая княгиня Радзивил, князь Ментиков, его супруга, я, князь Долгорукий (Григорий Фёдорович) и генерал-лейтенант Ренне. Его царское величество всё время не переставал быть в наилучшем расположении духа, и когда потом при прощании я стал ходатайствовать от имени вашего королевского величества за преступников, его царское величество предоставил всё на благорассмотрение вашего королевского величества, сказав при этом, что, хотя он и будет очень занят всё утро следующего дня, но приказ к совершению казни уже дал, и я могу действовать, как мне заблагорассудится.

Вследствие сего, вчера, в 10 часов утра, целый эскадрон лейб-гвардейцев провёл этих двух преступников, в оковах и цепях, мимо здешнего дворца вашего королевского величества, по главнейшим улицам предместий и города, до большой площади Краковского предместья перед так называемым Казимирским дворцом, где имеют своё помещение его царское величество и князь Меншиков. Приговор был уже почти прочтён: (московский) русский поп уже дал преступникам своё наставление к принятию смерти, уже благословил их распятием, уже даны были им свечи в руки, глаза были повязаны, и уже командир, майор Иоанн Котлер, скомандовал к прикладу, как тут находившийся уже секретарь вашего королевского величества Лёльгёффель объявил помилование, привезённое генерал-адъютантом князя Меншикова, фон Брукенталем, и обнародованное впоследствии от высочайшего имени вашего королевского величества. И снова весь эскадрон привёл преступников ко мне, во дворец вашего королевского величества, куда прибыли в то же время королевский датский посланник Грунд и разные другие офицеры, приглашённые мною к обеду; тут виновные на дворцовой площади пали ниц и со смирением благодарили за милостиво дарованную им вашим королевским величеством жизнь. Потом, по моему требованию, они были освобождены от цепей и, по обычаю, угощены мною водкой, которую выпили во здравие вашего королевского величества и его царского величества. Командующие же офицеры приглашены были мною к обеду, я всеподданнейше остаюсь в уповании на высочайшее благоволение вашего королевского величества по поводу полученного мною, вследствие высочайшего вашего желания, такого блестящего удовлетворения и совершенного прекращения недоразумений и неприятностей, происшедших единственно от излишней выпивки, в чём погрешили в тот день даже сами лейб-гвардейцы».

В депешах современника Кайзерлинга сэра Чарльза Витворта — английского посланника при русском дворе (1704—1708 гг.) — есть несколько подробностей, частью выясняющих, частью дополняющих неприятное событие, постигшее представителя короля прусского. Приводим эти подробности.

Кайзерлинг в начале марта 1707 г. получил в Москве приказание отправиться к царю в Польшу.

«Этого путешествия, — замечает английский посланник Чарльз Витворт, — представитель Пруссии не ожидал, так как прежде не получал никакого намёка на его возможность. Собирался Кайзерлинг в путь весьма неторопливо...»

Витворт догадывался, что прусский двор даёт поручение своему посланнику склонить царя Петра на сторону Станислава Лещинского, которого большая часть Европы уже была расположена признать за короля польского.

«Как это поручение, так и вообще всё положение Кайзерлинга, как посланника Пруссии, было не таково, чтобы возбуждать сочувствие к нему Петра. Напротив, свойство поручения, данного сему посланнику его правительством, было таково, что оно вызвало чувство раздражения русского государя. В самом деле, ещё в июле 1706 г. берлинский двор настойчиво советовал царю Петру, чрез Кайзерлинга, поспешить заключение мира с Швецией, возвратить ей все отнятые у неё земли и вознаградить её за все убытки, понесённые в Ливонии... Между тем ещё недавно тот же посланник подавал московскому двору надежды совершенно иного характера...» Таковое отступничество прусского короля в сторону противников России, интриги, каким отдался берлинский двор с целью отклонить прочие державы от союза с Московским государством, довели раздражение царя Петра до высшей степени, и оно сказалось в резком отношении его к представителю Пруссии — Кайзерлингу.

Весть о побоях, полученных представителем короля прусского, быстро пролетела как за рубежом Московского государства, так и в Москву.

«Вы, полагаю, — писал из Москвы уполномоченный Англии сэр Чарльз Витворт статс-секретарь Гарлею в Лондоне от 30-го июля ст. ст. 1707 г., — уже получили полный отчёт о несчастии, которое постигло Кайзерлинга в день св. Петра при большом празднестве, на котором он поссорился с князем Меншиковым. От слов дело дошло до побоев. С тех пор посланнику этому запрещено являться ко двору и к царю; он же, с своей стороны, послал нарочного к королю прусскому с известием о случившемся... Событие это, — заключает Витворт, — в некоторой степени касается всех иностранных уполномоченных, хотя, говорят, первый повод к ссоре был совершенно частного характера».

Из этих строк видно, как сдержанно и осторожно писал Витворт. Осторожность эта вызывалась опасением, как это видно из многих его депеш, что посланный его будет остановлен, депеши перехвачены и вскрыты агентами русского правительства. Собственно, эпизод избиения Кайзерлинга заключался, по известию Витворта (депеша от 10-го сентября ст. ст. 1707 г.), в том, что «король прусский, получив сообщение русского двора, не одобрил поведение своего уполномоченного. Дело теперь улажено: Кайзерлинг извинился двумя письмами к царю и Меншикову, объяснив случившееся слишком щедрым угощением; они же, с своей стороны, заявили готовность не только всё забыть, но ещё, в знак уважения его величества к королю прусскому, строго наказать лиц, нанёсших оскорбление посланнику. По разбору дела два гвардейца, признанные наиболее виновными, приговорены были к смертной казни, по предварительному уверению датского посланника, что Кайзерлинг будет от имени своего государя просить об их помиловании, после чего они явятся к нему благодарить за дарованную жизнь. Всё это выполнено было в точности, так как по личным соображениям Кайзерлинг не захотел воспользоваться полученным от короля прусского разрешением выехать из России».

Примирение было далеко, однако, не искреннее. Это видно, между прочим, из того, что согласия на брак с Анной Монс Кайзерлинг добился весьма не скоро.

Забытая Анна Ивановна хотя и была освобождена, но только в 1711 году сочеталась она первым законным браком: счастливым обладателем её руки сделался фон Кайзерлинг.

По уверениям иностранцев, Пётр любил Анну Ивановну до самого брака её с Кайзерлингом, и притом не только не получал ответа на свою любовь, но даже нашёл в ней сильнейший отпор, что редко случалось, восклицает Гельбиг. «Меншиков и Катерина, — продолжает тот же писатель, — рисковали потерять всё, если бы красавица (Монс) уступила. Меншиков употреблял весь свой ум, чтоб воспрепятствовать намерениям Петра. Ему, вероятно, пришлось бы отступить пред пылкою страстью своего властителя, если б самая твёрдость девушки не помогла желаниям Меншикова и Катерины возвыситься до звания русской императрицы, то более чем вероятно, что прекрасная Анна Монс со своими превосходными (!) качествами гораздо бы скорее достигла этой великой цели. Но она предпочла судьбу и geliebten (возлюбленного), т. е., Кайзерлинга. И первая, и последний очень и очень превосходили происхождение и ожидания девушки, но всё же были к ней ближе, чем престол и царь; она тайно обручилась с прусским посланником Кайзерлингом. Пётр узнал об этом, продолжает Гельбиг, когда только что собирался отправиться куда-то на бал, узнал из перехваченного письма, в котором Анна жаловалась на неотвязчивость монарха. Это несчастное открытие превратило любовь его в гнев. Государь отправился на бал, встретил красавицу и представил чувствительное доказательство своего неудовольствия. «Больно видеть, — восклицает рассказчик, — что этот великий человек, которому охотно простят какую-нибудь опрометчивость, имел низость потребовать подаренный дом обратно. Чтобы не подвергать её новым неприятностям, Кайзерлинг решился тотчас же на ней жениться, но в это самое время впал в жестокую болезнь, которая и свела его в могилу; впрочем, он, как честный человек, исполнил своё обещание: уже будучи на смертном одре, он обвенчался с прекрасной Монс, после чего вскоре и умер. Вдова его осталась в Москве, где скончался её супруг. Она проводила свои дни вдали от двора, с достоинством, в тиши домашней жизни и погруженная в воспоминания о своих последних несчастных обстоятельствах, и умерла там же».

В конце 1711 года семейство Монс было разбросано в разных местах: старуха мать лет пятнадцать уже лежала в постели в страданиях от какой-то хронической «ножной» болезни; отдельно от неё, в деревянном домике в Немецкой слободе, жила Анна Ивановна с двумя малютками (Кайзерлингами?) и двумя служанками: Марьей и Гертрудой; последняя была шведская полоняночка, с 6-летнего возраста, ради её сиротства, пригретая Анной Ивановной и затем при ней возросшая. Гертруда была её ключница и ближайшая её наперсница. Тревоги житейские и действие страстей поколебали здоровье Анны Ивановны, ещё молодой женщины; она таяла, как свечка, харкала кровью, и зачастую по нескольку месяцев лежала в постели, часто впадая в бессознательное состояние.