Шрифт:
— Олег Иванович, ордынские послы приехали! — выдохнул.
— Будь они неладны, ироды, — невольно вырвалось у рязанского князя.
Где-то там, в глубине сознания, теплилась надежда, что пошлёт в Рязань своих людей великий московский князь, пусть и находятся они в разладе, но должен же Дмитрий Иванович смирить в такой ответственный для Руси час свою гордыню, тем более что его вина перед рязанским князем очевидна: обещал же отдать назад Лопасню, исконную крепость рязанскую, построенную ещё отцом Олега Ивановича, да обещание это так и осталось пустым звуком...
Восемь лет назад, проезжая в Орду рязанскими землями, Дмитрий Иванович остановился на Олеговом дворе. Впервые так близко лицезрел Олег Иванович московского князя, впервые вёл с ним обстоятельную беседу. Подивился уму Дмитрия Ивановича, его речам, касающимся ордынского ига и розни, что одолевает русских князей. И обратил внимание Олег Иванович на его пальцы, которые крепко сжимались в кулак при каждом слове о распрях.
«Вот таким кулаком собраться да и ахнуть по чёрной силе!» — сказал в конце беседы Дмитрий Иванович. Вот и вспомнил эти слова рязанский князь: «Да где же ты, Дмитрий Иванович! Вон Мамай быстрее тебя оборачивается... Послов прислал... Знает о нашей размолвке, вот и будет склонять меня на свою сторону в борьбе с Москвою... А не согласись — снова побьёт, покрушит, пожжёт, всё обратит в пепел и дым! Тяжело».
Почему-то вспомнилось лицо мастерового, его фигура с тонкой талией и широкими плечами. «Постой... Постой... Да это же человек из дружины Дмитрия Ивановича... Точно. Он же прислуживал ему за трапезой. Как же я раньше-то не вспомнил?! Ах Дмитрий Иванович, вон каких людей-то ты ко мне подослал... Ай да князюшка... Не доверяешь, сосед...»
Зло взяло рязанского князя: хотел было приказать Епифану Корееву бросить мастеровых-лазутчиков московских в темницу и пытать. Да поразмыслил, что пусть пока всё останется как есть: эти двое ему ещё пригодятся...
Олег Иванович прискакал домой, второпях помылся и вышел к послам, принаряженный в кожух из греческого оловира, в зелёных сафьяновых сапогах, расшитых золотом.
— Мурза Исмаил, — назвался на русском языке ордынец, одетый наряднее прочих.
Свою речь он начал с завета Чингисхана: «Конь — это наша поступь во времени...»
«Непременно надо мурзе подарить белоголового аргамака», — подумал Олег Иванович и усмехнулся уголками губ.
После переговоров Олег Иванович повёл послов в трапезную. Вот как пишет далее летописец:
«И покрыли тот великий дубовый стол скатертьми браными, и ставили на ту скатерть браную мису великую из чистого серебра, озолочену; а в той-де мисе озолоченой в наливе по украй кашица Сорочинская со свежею рыбою стерляжиной от Оки-реки; а та-де рыба стерляжина великая самим боярством ловлена».
5. ЗЛАТОКУДРАЯ ВНУЧКА ПАМА
За Камой вдруг исчезли колодцы, и воду, чтобы в первую очередь напоить лошадей, пришлось топить из снега. Чистый, сплошной белизны снег резали кубами, клали в чугунные казаны и разводили костры.
В один из таких привалов к костру подошёл лось. Он понюхал широкими ноздрями дым, повернулся и хотел было уйти, но брошенный Авгулом аркан повалил его на передние ноги.
Разбойники долго любовались доверчивым животным, заглядывали в его лучистые и будто обиженные глаза, хохотали, подталкивали друг друга локтями, потом, натешившись вдоволь, прирезали. Каракеш понял, что его отряд вступил в край непуганых птиц и зверей.
Мясо сварили в казанах, лошадям дали из кожаных торбасов овса, Каракеш с Авгулом, оставив кметов, поехали обозреть окрестности. Они взобрались на снежный холм с утыканными на нём ёлками и вдруг на вершине другого увидели башню изо льда, наверху которой стоял столб и на нём из дерева была вырублена огромная голова лося.
— Авгул, я подумал вначале, что мы ещё далеко от людей, а по всему видно, мы уже в стране пермской чуди — смотри, вон и люди, видишь, они поклоняются голове лося... Вот почему так доверчив был зверь, Авгул. Они считают его священным. И нам несдобровать, если эти люди узнают, что мы убили зверя... Скачи и замети следы... Да поживей! А я понаблюдаю.
— Мой саин-хан, а вдруг они обнаружат тебя одного и причинят зло.
— Ты забыл, что у меня золотая пластинка рыжеволосого...
Каракеш внизу ледяной башни увидел огромное колесо с ручкой, расположенное под деревянной крышей. Ухватившись за эту ручку, колесо вертело сейчас несколько человек. «Да это же колодец! И в нём вода, так нужная нам в последнее время», — подумал главный шаман Булатовой разбойничьей шайки, возведённый теперь своими подчинёнными в звание саин-хана, что означает — почтенного.
Люди, обутые и одетые в козлиные шкуры с оборками, без головных уборов, с белыми то ли от инея, то ли от природы волосами, вытянули из колодца бадью с ледяной водой — слышно было, как ледяшки стукались о края бадьи, — поставили на снег и застыли в молчаливом поклоне. Из землянки, искусно замаскированной под елью, вдруг появился старик в длинной, до пят холщовой рубахе, с белой бородой, босиком и так же, как и собравшиеся у колодца, с непокрытой головой. Подошёл к бадье, окунул руки в воду и потряс ими в воздухе. Стоявшие рядом люди упали в снег на колени. Потом старик сбросил с себя рубаху, обнажив могучий, мускулистый, на удивление Каракеша, торс, поднял один бадью с водой, которую доселе вытягивали из колодца несколько человек, и опрокинул воду себе на голову. Крякнул, отбросил бадью от себя и голый скрылся в ледяной башне.