Возвращаясь из Орды в Литву, Бартяш, служивший честно при дворе Ягайлы, родом из земли чешской, хорошо понимал, каких известий ждал его господин: пылкий, молодой и честолюбивый. В отличие от Олега Ивановича он готов был сразу принять сторону Мамая и идти с ним на Москву, чтобы проявить себя в настоящей битве. Всего несколько месяцев назад, как он стал великим князем литовским, и ничем, кроме изгнания из своей вотчины братьев Андрея и Дмитрия, пока ещё не отличился.

Но в Орде Бартяш сумел выведать у Епифана Кореева, возглавлявшего рязанское посольство, нечто такое, что насторожило хитрого чеха и должно было охладить слишком горячий пыл Ягайлы.

Бартяш знал Кореева ещё тогда, когда тот привозил в Литву послание от князя рязанского, в котором говорилось:

«Мудрому и премудрому в людях, Ягайле Литовскому, князю и королю милостивому, и честному, многих земель государю, радоваться, Олег Рязанский пишет! Ведома издавна мысль твоя: московского князя Дмитрия изгнать, а Москвою владеть. Не знаю, известно или нет твоей милости, но я тебя извещаю: царь великий и сильный, царям царь грозный Мамай идёт на него и на его землю. И ты ныне присоединись к нему. Тебе даст он Москву и иные близлежащие города. А я дары ему послал, и ещё ты пошли своего посланника и какие можешь дары. Я их ещё пошлю... А ты пиши к нему грамоты, о чём сам ведаешь более меня».

Прочитав это, Ягайло вскочил с трона, возбуждённый и радостный, подбежал к стене, освещённой свечами, на которой была выложена из разноцветного стекла и египетской эмали карта Волыни, Галичины и земли Русской, подаренная ещё Ольгерду, отцу Ягайлы, его матерью, дочерью Бэлы — короля мадьярского. Князь литовский ткнул пальцем в рубин, указывающий город Москву, и заговорил быстро-быстро, обращаясь к собравшимся в тронном зале панам. На его сильно выпуклом лбу запульсировала синяя жилка, на впалых щеках заиграл румянец, а тёмные глаза, доставшиеся от бабки-венгерки, заблестели.

— Милые мои и великие Панове, слышите великую и крепкую любовь моего друга великого князя Олега Рязанского, видите, что один Олег не хочет владеть Москвою...

Паны чуть ли не в один голос сказали ему:

— Вам подобает Москвою владеть истинно, а этого гусиного пастуха Дмитрия изгнать, а его города себе взять. А золото же и серебро и всё узорочье московской земли великому князю Мамаю передать. И рука ваша безмятежно царствовать будет.

И снова обрадовался молодой и горячий Ягайло, воскликнул:

— Много вам вотчин и имущество дарую в земле московской.

Паны упали перед господином своим на колени. Лишь Бартяш тогда усмехнулся краешками губ. Но спрятал выражение своих глаз низким наклоном головы.

И вот он, возвращаясь от Мамая сейчас, задарив его золотом и серебром, всё вспоминал слова Кореева, сказанные ему в пьяном застолье. А они были о том, что Олег Иванович писал и великому князю московскому, предупреждая его о нашествии басурман... Как расценить это? Пьяный, мол, был... Да разве не понимал того, что за такие речи его голове топор палача полагается... А потом — заговорил о библейском полководце Гедеоне, прославившемся своими победами... О христианах... «Не прост ты, Епифан Кореев, не прост... А скорее, не прост-то сам князь рязанский... Вон какую игру затевает», — раздумывал Бартяш и всё более и более склонялся к тому, чтобы попридержать горячую, нетерпеливую руку своего князя, которого любил всем сердцем.

Посла Ягайло встретил не в тронном зале, как в прошлый раз посольство князя рязанского, а в палате для пиршеств, освещённой смоляными факелами. Не было на князе его литой из золота короны и железного панциря с глухим шерстяным воротом... Без головного убора и в плаще из камки — цветной шёлковой ткани с узорами, с коротким узким кинжалом на бедре вместо длинного меча молодой князь казался ещё стройнее и порывистее. С ним были лишь двое панов: канцлер — хранитель печати — и двоюродный брат Витовт Кейстутьевич.

И сказал Ягайло послу своему:

— Знаю тебя как мужа, твёрдого разумом, войсковое снаряжение знаешь, и многих царств обычаи. Каков великий царь Мамай? Полагаю, что страшно его величие видеть. А воинство его крепко и весьма многочисленно?

Бартяш, поклонившись, ответил:

— Милостивый государь мой! Если мне повелишь, то всё тебе я о нём поведаю истинно. Царь Мамай — человек среднего роста, тучен, разумом не очень твёрд, в речи не памятлив, но очень гордый. И воинов у него множество, но и они тоже гордостию превознесены. Если же против них устремится Дмитрий — князь московский, то, полагаю, мой господин, он разгонит их.

Ягайло, услышав это, рванул из ножен кинжал и бросился на своего посла с криком:

— Как смеешь ты такие слова говорить о великом государе?

Витовт Кейстутьевич живо перехватил руку брата, укоризненно качнув головой:

— Уймись!

Бартяш же, разобиженный, сказал литовскому князю:

— Что ты сердишься? Ты же вопрошал меня о нём, и я тебе всю правду сказал... В этом деле не горячность нужна, а холодный разум надобен. Я вам, мой господин и великие Панове, всё расскажу, только прикажите слугам внести в палату еду и вина... И подумаем вместе, как действовать дальше...