Они разговорили обо всем и ни о чем одновременно по нескольку часов подряд. И оба тактично молчали о Елене, никто не задавал вопросов, никто не упоминал болезненную для обоих тему. Елена была сакральным моментом их душ. Была их собственном скелетом. Собственным призраком. О таком не говорят вслух.

Бонни села на кровать. Она бы закурила, будь у нее сигареты. Она бы нарисовала что-нибудь, будь у нее бумага, карандаш и фантазия. Она бы забылась с Тайлером, будь у нее такая возможность.

Обворованная, облезлая и совершенно опустошенная она могла только что-то рассказывать Локвуду, слушать его истории и получать удовольствие от его близости. Не обязательно нужна физическая близость, чтобы чувствовать себя хотя бы более или менее нужной. Ничего не нужно.

— Что там твой отец? — Локвуд сидел на другой кровати, расположенной напротив.

— У меня упала успеваемость, — пояснила девушка, опираясь о стену, — он боится, что меня лишат стипендии.

Бонни сильно похудела. Казалось, что одежда была на несколько размеров больше, а сама Бонни была довольно миниатюрной. Волосы потеряли былой блеск, глаза покраснели то ли от бессонниц, то ли от постоянных слез. Движения плавные и медленные. С каждым днем в этой девочке погибала хваткость. Нет, Беннет все еще была такой же отчаянной и свирепой, но ее повадки переставали быть хищными.

Эта поломанная кукла уже вряд ли будет подлежать ремонту. Ее срок годности истек. Ее функция исполнена. Теперь — мусорный ящик, роль которого исполняет эта маленькая палата, и безразличие. Безразличие родителей, подруги, преподавателей.

— Это единственное, что его заботит? — спросил Локвуд, обращая на Бонни все свое внимание. — А то, что ты?..

— Я тебя умоляю, — усмехнулась девушка, располагаясь еще вальяжнее. Она сильно уставала, хоть ничего непосильного не делала. Просто жуткая слабость валила с ног, а больничный режим тоже порядком изматывал.

— Знаешь, конфликт отцов и детей вовсе не в том, что у поколений разные взгляды. Он заключается не в идеологии. А в глухоте. Мы не слышим друг друга. Мы словно говорим на разных языках. Ведь какая разница, что думаешь о мире ты, или что о нем думает твой отец? — он как-то странно улыбнулся, и в его взгляде был блеск неизвестного Бонни человека. Девушка уже второй раз видела этот отголосок, но он все равно ее шокировал. Словно в Локвуде пробуждалась иная личность. Словно Тайлер лишь плясал в овечьей шкуре под музыку безумного фламенко. — Если любишь человека, то, в принципе, все равно нравится ему Байрон или какой-нибудь писатель поколения «Нэкст». Все равно, анархист он или монархист. Важно просто услышать друг друга. А мы не слышим, будто между нами какая-то звуконепроницаемая стена.

Тайлер говорил о глобальном простыми словами. Бонни подумала о том, что когда пришла на занятия в колледж, то чувствовала себя необразованной, глупой, неначитанной. Профессора и доценты с широким кругозором будто заново раскрывали мир, будто преподносили его с совершенно другого ракурса, не изменяя старые принципы, но дополняли их, расширяли. И вот сейчас Беннет испытывала нечто похожее. Это нельзя назвать революцией сознания. Это можно назвать духовным обогащением. Локвуд был мудрым человеком, но сам об этом не ведал, и это делало его уникальным, непохожим на других.

И это привлекало Бонни.

— Я вчера с матерью ужинал дома. Был включен телевизор. По новостям передавали то, что митинги в Мексике достигли своего апогея. Штаты планируют вмешиваться в дела «Безотцовщины«… Хотят поставить у руля какого-то своего человека. Но ведь… Ведь если власти решатся на это, то они нарушат суверенитет страны, а в очередной раз использовать Мексику слишком бесчеловечно. Она и так страдает от нас всю свою жизнь… И когда новости закончились, я сказал матери, что случилось в Мексике что-то из ряда вон выходящее, я буду на ее стороне.

Повисла пауза. Бонни ощущала, как все ее тело сковывает какая-то судорога. Ужас медленно пробирался к душе, цепкими когтями начинал разрывать устоявшееся в последнее три дня относительное спокойствие. Он ядом стал поражать кровеносную, нервную системы. Он становился причиной безмолвного оцепенения.

— И знаешь, что она ответила? Она расстроилась, что я не попробовал ее пирог, приготовленный по новому рецепту. Понимаешь, в чем соль, да?

Она понимала. Понимала, но ее заботило не это.

Беннет забыла на время о своем недуге. Она плавно выпрямилась, не сводя взгляда с парня, потом медленно подошла. Девушка ощущала слабость, ощущала желание сдаться. Даже появилось легкое головокружение.

Но Бонни забыла об этом через пару мгновений. Она тихо подошла к Тайлеру и села рядом. Никто из них двоих о той ночи не говорил, никто вроде бы и не испытывал смущения, не заострял внимания на тех вырванных признаниях и растоптанных, а после вознесенных, чувствах.

Но сейчас и Локвуд и Беннет ощущали груз того события. Он давил на плечи и не позволял Бонни взять руки Тая в свои. Не позволял установить тактильный контакт.