— Ты пьян, — устало констатирует шатенка, не отступая назад. Сальваторе останавливается на расстоянии считанных сантиметров. Его куртка падает на пол. Зрительный контакт установлен прочно. Ровно как и духовный. — Тебе лучше уйти.

— Ты же хочешь со мной? Да?

Елена выше поднимает подбородок. В ее теле нет напряжения, а во взгляде — былого отчаяния: словно все эмоции застыли, словно их заморозили. Можно узреть лишь слепую готовность к любым действиям. К абсолютно любым.

— Это жестоко, — смиренно выговаривает она, нисколько не тая от того, что Доберман слишком близко по отношению к ней. И Сальваторе понимает, что привлекает его в этой девочке, что привлекает Локвуда.

Переливы. Переливы натуры. Ты ее гонишь, игнорируешь — она тянется к тебе, кошкой возле ног лащится, прося заботы, умоляя о приручении. Ты ее решаешься погладить — она практически дается в руки, а потом резко шипит, щетинится, скалится и не подпускает к себе. И когда ты уже готов взять ее, готов забрать ее, она отталкивает тебя, как ненужную игрушку.

Но это не больно. Это лишь усиливает интерес. Влечение становится сильнее. Страсть — лишь вариант азарта. В контексте их жизней по крайней мере.

— Жестоко, да? — он резко хватает ее за плечи. Елена даже не дергается. Она уже знает все повадки этого зверя. — Жестоко терять последнего друга из-за какой-то нимфетки! Жестоко видеть в твоих глазах, что тебе похуй на все, кроме твоих собственных желаний!

— Не прикасайся ко мне, — сквозь зубы с придыханием промолвила Елена. Эта ее реплика — она была слишком колкой. Сальваторе почувствовал иголки под ногтями, раскаленные угли под ногами. К этому приплюсовалось еще и осознание того факта, что Гилберт и бровью не повела: Сальваторе приплелся ведь избитый.

Самолюбие задето.

— Ты сам-то зачем пришел сейчас, а? — продолжила она после некоторой паузы. Дым за стеклом в ее глазах — это будоражило. Это пробуждало лишь одно желание. Всего лишь одно желание. И учитывая тот факт, что все правила уже давно нарушены, а вся правда высказана, Деймон решил: будь что будет.

— Сказать, чтобы ты вернулась к Локвуду или хотя бы объяснила ему, что между нами ничего не было.

— Измена подразумевает не только секс, Доберман, — шепчет, ворожит как ведьма. Ей для большей сексапильности — шляпу большую и котел с зельем. А для большей реалистичности — еще несколько разрушенных судеб.

Девушка скалится. Она контаминирует с Сальваторе: перенимает его привычки, его стиль поведения, его взгляды, повадки, жесты. Она становится его отражением, его второй копией.

Огонь в их душах воспламеняется.

— Послушай, — он усиливает свою хватку. — Ты добилась своего: я поссорился с другом. Более того, я потерял последнего лучшего друга. Ты не просто сравняла счет. Ты выиграла этот поединок. Я признаю свое поражение. Ты получила награду: чувство удовлетворения. Теперь съеби из нашей жизни, ладно?

— Игру начал ты. И не надо меня винить теперь, ясно? — она зло глядела на него, ее кошачьи повадки становились еще более дикими. Ее плечи были по-прежнему в его руках. Безумное желание последний раз напиться ею уже перестало быть мечтой — оно стало целью.

— Ясно. Теперь ты оставишь нас?

Она молчит, смотрит в его глаза и молчит. Слишком близко, чтобы не воспользоваться возможностью. Слишком не его, чтобы воспользоваться возможностью в полной мере. Плечи обнаженные, волосы распущенные — и это зрелище становится причиной напряжения его собственного тела. Теперь он чувствует, как каждая его мышца становится твердой как мрамор, как каждый нерв будто становится оголенным проводом с зарядом в двести двадцать вольт.

А она и не отталкивает его. Ну, чтобы после сказать: «Ты первый начал».

— Я исчезну из твоей и его жизни, но только ответь мне на мой последний вопрос, — она замолкает. В ее взгляде дым начинает пробивать стекло. В ее теле жар становится причиной слишком высокой температуры. Сальваторе отмечает что неплохо было бы открыть окна. Желательно — в спальне Елены. — Пожалуйста, — добавляет после раздумий. — Последний вопрос.

— Дерзай, — тянет время, не выпускает из рук ненавистную и фальшивую Мальвину, в которой уже начинают появляться повадки циничной и беспринципной суки. Она это взяла от тебя, Доберман. От тебя, ведь ты обещал своему другу не трогать ее, а потом ввалился в ее дом.

— Если бы не Тайлер, ты был бы моим? — ударом под дых. Выстрелом в упор. Кнутом по голой спине. Кровь в венах застывает, время останавливается, сделать вдох или выдох не предоставляется возможным. Сальваторе чувствует разрывающую изнутри пустоту, безумное желание наплевать на все принципы, на все правила, на все, что связывало его с Локвудом.

И дым пробивает стекло. Дым улетучивается. И Деймон вновь видит, что под маской сучистой стервы скрывается ребенок, жаждущих одного: быть любимым, быть востребованным, нужным. Отдавать взамен столько же, сколько и будет получать. Любить. Страстно.