В категорию ненаказанных декабристов вошли видные участники ранних тайных обществ: Петр И. Колошин, М. Н. Муравьев, П. П. Лопухин, И. А. Долгоруков, И. П. Шипов, Ф. П. Толстой. Все они занимали руководящее положение в Союзе благоденствия, принимали участие в разработке уставных документов, в обсуждении принципиальных программных вопросов. К ним примыкают руководители управ Союза благоденствия А. В. Семенов и Н. И. Кутузов. Среди ненаказанных членов тайных обществ почти нет значимых фигур из числа участников Северного и Южного обществ: в основном это те, членство которых в поздних обществах не было полностью доказано следствием (А. В. Семенов, Ф. Г. Кальм), либо не обнаружившие деятельного участия в тайных обществах после 1821 г. (В. Д. Вольховский, И. П. Шипов); некоторые из них оказали крупные услуги императору 14 декабря и пользовались его доверием (А. Ф. Моллер) [314] . В число привлекавшихся к расследованию заочно вошли руководители управ Союза благоденствия А. А. Кавелин, А. Я. Миркович, руководитель Военного общества П. А Катенин. Были прощены некоторые участники открытых выступлений – конноартиллеристы и большая группа офицеров, осведомленных о заговоре и соглашавшихся сопротивляться присяге.

Начавшийся после подавления выступления 14 декабря 1825 г. следственный процесс с первых своих шагов обнаружил существование «злоумышленных тайных обществ», преследовавших цель изменения государственного строя и стремившихся к этой цели путем вооруженного «бунта». Расследование приобрело характер процесса по обвинению в государственных преступлениях, главным содержанием расследования стало установление степени участия каждого из привлеченных к следствию лиц в «антигосударственной деятельности» вновь обнаруженных тайных обществ, а также степени его осведомленности о планах военного переворота.

В условиях, когда по подозрению в участии в тайных обществах были привлечены сотни человек, руководители расследования так или иначе оказались перед необходимостью выстраивать определенную иерархию реконструируемых связей и отношений, где то или иное лицо играло разные роли – главным образом, на основе содержания полученных показаний.

Первые сведения о характере и направлении начатого расследования появились в печати уже в конце декабря 1825 г. – начале января 1826 г. Из них вытекало с полной определенностью, что главным направлением процесса стало подведение фактов деятельности тайных обществ под основные обвиняющие статьи государственных преступлений – «против жизни и власти государя» и замыслы «военного мятежа». Для наблюдательного современника стало вполне очевидным, что основным обвинением, предъявляемым подследственным, могла быть принадлежность к тайному обществу, знание его «сокровенной» цели. Факт участия в этом обществе и знание его цели и стремилось установить следствие. Поскольку такого рода цель и замыслы объявлялись главной движущей силой развития «злоумышленных тайных обществ», то сама принадлежность к тайному обществу, а точнее – знание его цели и ближайших намерений, служили основанием для признания виновности привлеченного к следствию лица.

Направленность следствия дает основание для гипотетического предположения, что именно по этому вопросу проходило главное противостояние между следователями, допрашивающими, с одной стороны, и обвиняемым («заподозренным»), с другой. Для большого числа лиц, привлеченных к процессу, осведомленных из первых официальных сообщений о следствии, либо уже из содержания первого допроса, что главный предмет интереса следствия составляло участие в тайном обществе и знание его «политической цели», – вопрос этот являлся важнейшим рубежом, вокруг которого строилась собственная линия защиты. Разумеется, безоговорочно уличенные имели другие задачи: показать себя неактивным, неосведомленным, пассивным участником деятельности тайного общества, малозначащим и, следовательно, подлежащим меньшей ответственности.

Политический процесс, грозивший самыми тяжелыми последствиями для привлекаемых к ответственности, не мог не сопровождаться попытками части обвиняемых выйти из поля наказания, спастись от преследования. Об этом ясно и недвусмысленно говорит линия поведения на следствии, которой первоначально придерживались многие из тех, кто был впоследствии осужден: полное отрицание существования тайного общества, антиправительственных деяний – например, со стороны П. И. Пестеля, Н. А. Крюкова, других значительных фигур среди участников декабристских союзов. О желании утаить многие обстоятельства и, прежде всего, имена сочленов по тайному обществу, напрямую свидетельствуют следственные показания (И. Д. Якушкин, И. И. Пущин) – здесь основное значение имели этические принципы. С другой стороны, чиновники Комитета вполне сознавали это стремление подвергнутых аресту. Так, Боровков в своих воспоминаниях отмечал: «Главное упорство большей части допрашиваемых состояло в открытии соумышленников, но когда им показали бывшие в Комитете списки членов их обществ, когда сказали им, что они почти все уже забраны, тогда они стали чистосердечнее» [315] .

Тактика сокрытия отдельных обстоятельств (как правило, служащих более тяжкому обвинению), взятая на вооружение многими привлеченными к расследованию, отчетливо прослеживается при анализе следственных показаний, при обращении к мемуарным источникам. Зная особенности политического расследования, часть попавших в его орбиту лиц старалась не расширять круг обвиняемых; некоторые из них прямо декларировали эту позицию в своих показаниях (Якушкин, Пущин, Лунин и др.). В частности, Лунин писал, что «постановил себе неизменным правилом никого не называть поименно», поясняя: «…касательно основателей Тайного общества и лиц, к оному принадлежащих, я не мог по совести отвечать удовлетворительно, ибо, называя их поименно, я изменил бы родству и дружбе» [316] . В своих записках Трубецкой обозначил один из главных первоначальных мотивов собственного поведения на следствии: стремление избежать показаний на других лиц и укрытие имен сочленов [317] . Такая же ситуация с «упорством» в сокрытии имен «соучастников» возникала при допросах многих других арестованных [318] . Впоследствии, в ходе процесса, это «упорство», однако, под влиянием различных мотивов ослабевало.

Очевидно, в условиях следствия произошло разделение всех действительно виновных по линиям защиты и, в целом, по тактике поведения на процессе. Степень откровенности привлеченных к процессу была различной. Прямо или косвенно об этом свидетельствовали сами бывшие подследственные в поздних мемуарных текстах; недаром в ряде случаев потребовалось примирение с теми, кто давал уличающие показания, усиливающие вину других осужденных. Наряду с этим, как известно, многие из осужденных и наказанных без суда настаивали на своем неактивном участии в заговоре или на полном незнании «злоумышленных» целей тайного общества. Особенно выраженной и очевидной эта ситуация становится при обращении к изучению следственных показаний не тех, кто был признан следствием наиболее активным и осведомленным участником декабристских союзов, осужденных по приговору Верховного уголовного суда, – а тех, кто избежал судебного преследования или наказания: наказанных без суда, помилованных, освобожденных в результате расследования.

Мемуарист Д. И. Завалишин удостоверял, что на следствии члены тайного общества вели себя по-разному. Одни (к ним он причислял себя) старались не компрометировать никого (в первую очередь себя самого), другие же «делали показания» не только на себя, но и на других, несмотря на ответные отрицания. При этом мемуарист не утверждал, что полученные таким образом следствием показания не соответствовали истине [319] . Завалишин конкретизировал важнейшие правила тактики защиты, примененной частью арестованных: «В старании товарищей не компрометировать Грибоедова не было также ничего особенного, исключительного. Это было лишь следствием наперед условленного, общепринятого правила стараться не запутывать никого, кто не был еще запутан, а если сам Грибоедов не говорил о сношениях с членами, имевшими особенное значение, то говорить об этих сношениях значило бы добровольно и без нужды выдать самого себя» [320] .