Всё это было в прошлом профшколы, к сожалению, и настоящее было далеко не идеальным. Наряду с неплохими успехами в учёбе, спорте и художественной самодеятельности, процветали и азартные игры, карты, пьянки, драки. Всё дурное заразительно и, кое-что из дурного прилипло и ко мне. С виду наивная игра "расшибаловка" тоже засасывала и отвлекала нас, младших, и от учёбы, и от полезных дел. Деньги на это мероприятие мы прирабатывали тем, что летом, когда старшеклассники на каникулах устраивались на работы (чаще всего земляные), мы подряжались за 50 копеек, дежурить за них по домику. А вскоре я, глядя на своих лихих сверстников, ловко пускающих дым из носа, сам пристрастился к этому пороку.

Не прошло и года после моего прихода, профшкола была преобразована в ФЗУ имени КИМ. Для первокурсников это обернулось только тем, что нам объявили, что теперь учёба будет только трёхгодичной, и готовить будут не специалистов со среднетехническим образованием, а просто будут готовить из нас слесарей, токарей, фрезеровщиков с общеобразовательным уровнем примерно за 8 классов. Если с обычной классной учёбой я еще справлялся, хотя при большей усидчивости и строгом контроле над собой мог бы учиться на "хорошо" и "отлично", то специальная подготовка мне почему-то абсолютно не давалась. Однако тянул. Было немного обидно, что к технике у меня не было никаких способностей. Однако по мальчишеской беззаботности, к тому же многие учились значительно слабее меня, я как-то не задумывался над последствием. Как я теперь хорошо понимаю, отсутствие хорошего родительского контроля играло свою роль. Вскоре я увлекся футболом, а как только появились в общежитии столы для настольного тенниса, немало времени стал уделять и этой игре. Как в футболе, так и в настольном теннисе, дела у меня пошли не так уж плохо. В футбол, несмотря на свой маленький рост, я играл вратарём (это пошло ещё от детдома), играл я за 4-тую команду завода "Аремз-насос" по губотделу "Коммунальников". По вечерам были тренировки, а по воскресеньям – спортивные встречи на первенство губотдела. Игры проходили или на стадионе завода, который находился за забором профтехшколы, или на стадионах противников. Начинали игры 4-е команды, их сменяли после некоторого перерыва 3-е, 2-е, и главные силы – 1-е команды – вступали в игру уже под вечер. Так что почти весь воскресный день уходил на футбол. Однако я частенько выкраивал время, чтобы заскочить к сестрам. Лена жила к тому времени на Литейном переулке, а её сыну Алику шёл уже 5-й год. Стоило мне появиться у них дома, как Алик начинал меня упрашивать показать форму: бутсы и щитки. Я охотно разворачивал своё хозяйство, а он охотно, наивно и по детски восхищённо рассматривал всё и с удовольствием примерял вратарские перчатки. Спортивные мероприятия, затем и шахматные турниры для нас, молодых ребят, в какой-то степени заменили родительскую опеку и, я благодарю судьбу, что эти увлечения способствовали тому, что картёжное болото и "расшибалочка" не засосали меня окончательно. Подобное случилось с некоторыми моими сверстниками и товарищами, которые доигрались до того, что вынуждены были податься в бегство.

Однако и хорошее хорошо в меру, а моё сильное увлечение, особенно настольным теннисом, принесло мне немало вреда. Доигрывался порой до того, что стал пропускать и учёбу, и практику. Сейчас я нередко, вспоминая то время, задаюсь таким вопросом, почему я был совершенно безразличен к учёбе и своему будущему, ведь на моём пути было немало хороших и даже прекрасных людей, которые пытались вдолбить мне простые истины и направить меня путь истинный. Много времени уделял мне директор ФЗУ Афанасьев. Он был знающий, дельный директор, умный и чуткий человек, уважаемый в коллективе. Сколько раз он беседовал со мной, уговаривал перейти в художественную школу, где директором был его друг, но я был упрям и ничего не хотел, да и не умел понимать. Слишком раннее самостоятельное решение любых вопросов, слабое освоение технических навыков накладывали печальные отпечатки на жизнь и учёбу. Время шло, пришла пора выпуска из ФЗУ, и здесь директор пошёл мне навстречу, желая, чтобы повысились мои специальные знания и практические навыки, он оставил меня на работе при мастерских ФЗУ. Ко мне прикрепили "тягача", бился со мной и мастер цеха, но освоение технических навыков если и двигалось вперёд, то очень и очень медленно. На слесарных работах я мог делать только грубую обработку, точность мне не давалась. Не получалась и на фрезерном станке точная установка деталей. Словом, мастер был мною недоволен и не раз пытался уволить меня. Работа в редколлегии, добросовестное выполнение общественных поручений по работе в художественной группе по оформлению и то, что директор не терял надежды перевести меня в художественную школу, побуждало его становиться на мою защиту, да и разве только на мою. Добрым советом и учтивостью он не обходил никого. Мне вспоминается такой случай. Ещё до окончания ФЗУ он как-то стоял на территории ФЗУ и о чём то беседовал с завхозом, увидев их, я хотел было обойти их стороной, но директор, подозвал, спросил о чём-то и взглянув на мои совсем развалившиеся ботинки, покачал головой и спросил завхоза: "А когда у вас ближайшая замена обуви у воспитанников? "Нескоро", – ответил завхоз. "Может быть, есть сейчас на складе что-либо получше этого?" – указал директор на мои ботинки. Дело кончилось тем, что директор достал из кармана деньги, отсчитал необходимую сумму на покупку ботинок и сказал: "Беги на Сретенку и купи себе новые ботинки, да не забудь взять товарный чек!" И, объяснив мне, что такое товарный чек, он добавил ещё рубль – "Носки тоже, придёшь – покажешься!" Помнится, что это поручение я выполнил особенно добросовестно но, к огорчению всех, кто учился и работал в ФЗУ, он вскоре заболел и скончался. ФЗУ потеряла хорошего директора, а такие как я – опору и наставника. Для начальника цеха всё оказалось проще. Вскоре подвернулся удобный момент, подобраны "ключи" и директор подписал приказ о моем увольнении, и я стал безработным.

В ту пору безработица ещё только начинала "худеть''. Страна только начала делать огромные шаги по её ликвидации. Как члену профсоюза с маленьким стажем и маленьким заработком, мне определили пособие по безработице в сумме 16 рублей 28 копеек. Став на учёт на бирже труда, я стал ожидать повестки с вызовом на работу. И тут вновь "злые пороки" картишки и "расшибалочка" с новой силой вцепились в свою жертву. Времени свободного стало много, а таких же как я безработных в общежитии было ещё несколько человек, время коротали мы или за картишками или за "расшибаловкой". На эти 16 р. 28 к. и жить, и играть в картишки, даже по маленькой, было больше, чем трудно. И нетрудно предположить, к чему это могло привести и как плачевно окончится. В какой-то степени я понимал создавшуюся обстановку, и как мог, сопротивлялся своему окончательному падению, и в какой-то степени даже проявлял характер. Я никогда не шёл на "игры", если у меня в кармане были деньги только-только на еду на оставшиеся дни до получения пособия. Расчёт был самый экономный, на тарелку супа в нашей столовке, а так как хлеб в столовой стоял уже нарезанный, то я, "добросовестно"

напирал на хлеб, да ещё старался пару кусочков припрятать в карман на ужин. Если удавалось заполучить кусочек масла, то я его ел в “приглядку”. Намазывал маслом только полкуска хлеба. Начинал есть с не намазанной части и с радостью предвкушал, как будет вкусна вторая половина. И всё же при всём упорстве и старании последние 2-3 дня до получения денег приходилось занимать у кого-нибудь из ребят 15 – 20 копеек и питаться одной булочкой в день. Стоимость булочки сайки тогда была 6 копеек. Становилось всё трудней и трудней, ведь кроме еды нужно было хоть как-то скромно одеваться и обмываться. Я хорошо понимал, что только быстрое получение повестки с биржи труда может оказаться спасающим бальзамом. Но повестка не приходила. Я всё чаще и чаще сам стал бегать в Рахмановский переулок на биржу труда и тогда, когда я было потерял всякую надежду на выход из создавшегося положения, помощь пришла неожиданно совсем с другой стороны.

В нашем общежитии жило немало бывших воспитанников школы. Одни, давно закончившие профтехшколу или ФЗУ, другие по тем иным причинам переходили в другие учебные заведения. Двое из них, Женя Куличков и Сергей Буканов, были музыканты-духовики, Женя был отличный трубач, а Сергей – прекрасным баритонистом, к тому же продолжавшим свое музыкальное образование по классу тромбона. Однажды по счастливой случайности я был свободен и от картишек, и от "расшибаловки", внимательно и с увлечением наблюдал и слушал, как старательно и с большим трудолюбием Сергей занимался на тромбоне, но вот Серёга положил тромбон на кровать, чтобы немного передохнуть и перекурить, а я неожиданно для себя спросил: "Серёжа, а можно попробовать подуть?" Ответ последовал цитатой из недавно выпущенной книги Ильфа и Петрова ("12 стульев", "А может быть, тебе ещё и ключ от квартиры, где деньги лежат?") – и тут же добавил: "Сходи-ка ты, дружок, в клуб завода Аремз-насос, там руководителем духового оркестра мой дружок Иван Дмитриевич Умнягин, попроси у него какой-нибудь инструментик. Времени свободного у тебя много, и дуй себе на здоровье. А я тебе даже помогу немного, тебе ведь скоро в армию, может, и пригодится". Не знаю, что меня толкнуло послушать Сергея, может быть, появилось действительное желание попробовать, но только вечером этого же дня я был в кружке. Большинство кружковцев уже занимались и ждали прихода руководителя. Несколько кружковцев оказались мне знакомые по футбольной команде, некоторые по шахматным турнирам. Начались разговоры, вопросы, ответы, как научиться играть, на чём лучше и т.д. На чём лучше, надо было приходить год назад, когда организовывался оркестр, тогда и выбирать можно было, а сейчас выбора нет, всё выбрано. Вон в шкафу висит бэйный бас, вот и весь выбор, хочешь – бери, а не хочешь – беги. Это сказал староста кружка эсный басист Сергей Клиев. Вскоре пришёл руководитель кружка Иван Дмитриевич Умнягин. Я передал ему привет от Сергея, а он мне подтвердил всё сказанное старостой. Затем внимательно посмотрел на меня, на мои губы и сказал: "А что, губы у тебя полные, для баса весьма подходящие, а ну-ка возьми бас, попробуй!" Вначале я даже слушать не хотел, но затем взял инструмент, вставил мундштук и, следуя указаниям руководителя не просто дуть, а издавать звук толчком языка, как бы сплёвывая с языка семечную шелуху. Попробовал и наотрез отказался. Меня стали уговаривать, убеждать. Кто-то говорил, попробуй поиграть, не понравится – бросишь, кто-то сказал что, потом возможно освободится какой-либо инструмент, и перейдёшь, если захочешь. А басист Сергей Клюев сделал свое резюме: "Чем на альтушке истадракать, то лучше на басу. На басу хоть соло попадает". Кто-то повторил слова Сергея Буканова, скоро в армию, может и пригодится. Я подумал, а может, и в самом деле попробовать, ведь бросить никогда не поздно. Чем болтаться из угла в угол и ничем не заниматься. Картишки и "расшибаловка" так засосут в мутное "болото", что выбраться на поверхность будет невозможно. Ну, а примеров наглядных было уже не мало. Словом, уговорили, и я согласился попробовать. Жизнь показала, что я поступил правильно, ибо в этом я нашёл то, что мне лучше давалось, чем слесарное дело. Для начала Иван Дмитриевич заставил меня дуть открытые ноты, то есть такие, которые берутся без нажатия на клапана. Основная из них у баса – "си бемоль". Когда моя "си бемоль" чуточку стала походить на звук, который назывался "си бемоль", и по стройности немного совпадал со звуком, который Иван Дмитриевич издавал на кларнете, он сказал: "Хорошо, теперь давай таким же образом попробуем ноту "фа", она будет значительно выше, вот так". И он взял на кларнете ноту, созвучную той, которая у меня должна была звучать "фа". Таким образом, повозившись со мной и убедившись, что для первого раза мои "си бемоль" и "фа" звучат довольно сносно, он сказал: "Молодец, на сегодня достаточно. В следующий раз я принесу пальцовку всех нот. Если есть где дома позаниматься, инструмент можешь взять с собой. Будешь дуть только две этих ноты. Не забудь за инструмент расписаться у старосты". Я, конечно, понимал, что похвала дана мне авансом, так сказать, для подбодрения, однако чувствовал, и немного позднее убедился, что дело действительно пошло не так уж плохо. Наутро следующего дня, когда все, кому надо было уйти на работу или учёбу, ушли, ушли и ловеласы, убедившись, что на этот раз я им не партнёр. Ушли, подсмеиваясь и ехидничая, и приговаривая: "Дуй не дуй – всё равно получишь…….". В доме кроме меня остался один дежурный, я начал дуть свои "си бемоль" и "фа", причём старался, чтобы нота получалась протяжнее, а не обрывалась сразу, дежурный посмотрел на меня и спросил: "Ты это надолго собрался?" – "А что, мешаю?" – "Да нет, а может, подменишь меня часика на полтора?" Я охотно подменил дежурного и стал дуть ещё усерднее и смелее. После обеда пришёл Сергей Буканов и, посмотрев на меня, спросил: "Попробовал, и как, нравится?". Я промолчал. Затем он открыл футляр, достал тромбон и предложил подуть вместе. Убедившись, что и "си бемоль и "фа" звучат относительно стройно, он начал мне объяснять, как берутся и как звучат остальные ноты основной гаммы "си бемоль мажор", так эта гамма уже звучала прилично, правда пока ещё только в одной октаве. Так что на следующем занятии Ивану Дмитриевичу преподнес я маленький сюрприз, и ему пришлось объяснять мне не пальцовку, а кое-что другое. Что такое стаккато, легато, как обозначаются по длительности ноты и паузы, что такое такты и т.д. Словом, дело пошло, не помню, сколько длилось мое музыкальное "образование" в пределах, необходимых в кружке. Помню только, что при внимательном отношении ко мне Ивана Дмитриевича, при хорошей и добросовестной помощи Серёжи Буканова и, конечно, большом количестве свободного времени я не только быстро сел в оркестр, но стал нагонять ребят, которые начали заниматься раньше меня. Поначалу я часто ошибался, терял такты и с трудом при помощи руководителя вновь вливался в ансамбль. Но, как говорится, втянулся, освоился и вскоре стал завзятым кружковцем, ничем не отличавшимся от других. Стал ходить с ребятами на халтурки, появилась хоть и мизерная, но добавочная сумма к пособию по безработице, и жизнь стала казаться розовой.

Но однажды получил я повестку на биржу труда явиться за направлением. Направление было дано на работу в Бахметьевский, по наименованию переулка, автобусный парк автослесарем. "Но я же не автослесарь", – заявил я! – "Других слесарей пока не требуется, так что хотите – идите, хотите – ждите". Подумав, я, конечно, направление взял и тут же отправился к месту своей будущей работы. Всё возрастающее маршрутное автобусное движение в Москве привело к необходимости закупать автобусы за границей. Английские автобусы "Лейланды" были основой маршрутных сообщений в Москве. Потребовалось большое количество автослесарей не только для капитального и среднего ремонта, но, и главным образом, текущего. С испытательным сроком принимали слесарей и других профилей, приняли и меня. Жизнь показала, что обычно неплохие слесаря быстро осваивали автодело, легко переквалифицировались и прирабатывались. Так то неплохие, а я себя к таковым не причислял, а потому и очень боялся. С месячным испытательным сроком меня направили в "линейную бригаду". Поначалу мне просто очень повезло, в этой бригаде оказался мой напарник по детдому № 8 Виктор Ушаков. Закончив ФЗУ, он почти сразу начал работать в этом автобусном парке. Виктор вообще был очень способным к технике. Он быстро освоил автодело, стал хорошим автослесарем высокой квалификации, пользовался в бригаде большим авторитетом и даже освоил вождение. На первых порах радом с ним я держался и потихонечку привыкал. Но как бы велико не было желание Виктора мне помочь, при всём моём старании и бригадир, и механик легко поняли "кто есть что" или наоборот "что есть кто". По окончании испытательного срока механик заявил мне: "Для линейной бригады ты, дружок, конечно, слабоват, а вот в бригаду крепления мы тебя можем взять. Работа в бригаде крепления была несложной, менять или крепить шпильки, угольники, менять шины и другие мелкие работы. К наиболее сложным работам относилась замена рессор или отдельных листов у рессор. Самым большим минусом в работе этой бригаде было то, что она была ночной. Это и понятно, ведь только ночью, когда все автобусы собирались в парке на так называемый "отдых", можно было полностью проделать текущий ремонт и подготовить к нормальной эксплуатации днём на линии. Ночью почти возле каждого автобуса куча людей, одни отходили, другие подходили, каждая бригада занималась своим делом. За постоянную работу в ночной смене была приличная надбавка, тем не менее, перейти на работу в дневную смену было главным моим желанием. Проработав более 6-ти месяцев в ночь, я почувствовал, что сил моих надолго не хватит. Не было времени не только для занятий в кружке, но и просто хорошо отоспаться. В моей просьбе перевести меня в дневную смену мне отказали, и вполне законно, ибо из желающих перейти в дневную смену было много таких, которые отработали в ночной смене более полутора лет. Поскольку времена безработицы кончились, я решил, что теперь на бирже труда я долго не задержусь, принял решение уволиться.

Действительно, уже через 3-4 дня я получил направление биржи труда на работу во 2-й таксомоторный парк, теперь уже в качестве автослесаря. Располагался он в Гороховском переулке, напротив популярного в те времена клуба им. Кухмистерова. Машины в эксплуатации были французской марки "Рено". Там работал я в паре с одним слесарем самой высокой квалификации, как говорится, виртуозом своего дела. Бывало, наберёт он нарядов, и пока я где-то ставлю машину под домкрат, или где-то что-то отвинчиваю или завинчиваю, он уж успевал сделать более тонкие и сложные работы. Получать запасные части, промывать детали в керосине, что-то подать, где-то подержать – всё это поручалось мне. С подручной работой я справлялся. Мастеру это было даже выгодно, работать со мной в паре, так как разряд у меня был низкий, а работы оплачивались согласно разрядам. Напарник был парень добросовестный, немало мне показывал и объяснял, но помнится, что усваивал я в замедленном темпе. Однажды я очень сильно ушиб руку, как это получилось, я уже не помню. Побюллетенил я почти две недели, а когда вышел на работу и открыл свой рабочий шкафчик, то увидел, что немало инструмента, который числился за мной в инструментальной, был разворован, и мне пришлось выплачивать его стоимость.