– Он ничего не говорит, - выдавливает мама между рыданиями мне в локоть. Я чувствую, как моя кожа становится влажной от её слёз.
– Он даже не оправдывается, что это работа. Просто приходит и ложится на кровать лицом к стене, отворачивается от меня. Даже не ест ужин! Скажи мне, что я сделала не так? Это из-за того, что я слишком пытаюсь контролировать его жизнь? Я слишком давлю на него? Ответь мне, Таюш!

Мне больно слышать это. Она делится этим мне, потому что у неё нет подруг, кому бы она могла рассказать. Вся её жизнь - стирка, готовка, воспитание меня. Попытки снова собрать семью. Вот только папе это, похоже, не нужно.

Мой взгляд застыл на книжной полке. Слёзы собираются в уголках глаз, потому что я вместе с мамой чувствую себя ненужной и одинокой. Но я тут же смаргиваю их. Сейчас хотя бы я не должна расклеиваться.

– Мам, я не думаю, что ты слишком давишь на него, - робко, неуверенно говорю я. На самом деле я так не думаю. Но никогда не скажу ей об этом.
– Просто... это твой способ справляться с проблемами. Пытаться контролировать всё и вся. Это не плохо. Это просто ты.

На самом деле, хочу сказать я, это когда-нибудь тебя погубит. Разве ты не видишь, отец уже не выдержал? Сколько же осталось мне?

Мама перестаёт плакать. Кажется, мои слова приободряют её. Она высвобождается из моих объятий и благодарно улыбается, вытирая слёзы и шмыгая носом. Я улыбаюсь в ответ. Она обводит взглядом всю мою комнатку.

– Ты помнишь, как мы выбирали вместе эти обои?
– спрашивает она, очевидно, погрузившись в воспоминания. Мне становится тепло в груди. Это был один из тех немногих дней, когда у мамы было хорошее настроение, и она была готова есть со мной картошку фри в Макдональдсе.

Эти обои не очень хорошие, нелепые - ярко-красные, с маленькими печеньками, как и всё в моей комнате. Здесь всё такое же неуклюжее, детское, словно у пятилетнего ребёнка, не сочетающееся. Но мне это нравится.

– А этого медвежонка тебе подарил папа. Он всё же очень милый.

Медведь, занимающий своей огромной тушей почётное место на полке, на самом деле был очень страшным. Даже немного пугающим. Но я его не выбрасывала. У меня была такая скверная привычка, которая очень раздражала маму, хранить всякий хлам в комнате. Выбросить не хватало духу.

Мама вспоминала и вспоминала истории появления всех этих глупых вещей, словно бы это ей приносило какое-то утешение. Знать, что у тебя осталась какая-то частичка твоей семьи. А я просто неимоверно любила эти штучки по той же причине. Моя персональная доска почёта, которую мы с мамой делали весь вечер в восьмом классе, когда наград накопилось достаточно много. Коллекция полотенец из Турции. Детские рисунки. Всё это вызывало во мне какой-то трепет. Это мой мир. Моя обитель, защищающая меня от внешнего, большого и злого, мира.

Вскоре мы уже вместе плакали. Ревели в объятиях друг друга, а потом так и заснули.

* * *

Наутро, когда меня разбудил пронзительный вой будильника, мамы уже не было. Это почему-то меня разочаровало. Наверняка снова в своих бесконечных делах. Голова у меня от вчерашней бессонницы и слёз просто раскалывалась. Но даже если бы я хотела пропустить школу, мне бы никто не позволил. А я не хотела, прекрасно осознавая свой долг.

Не успела я зайти на кухню, после того, как оделась и умылась, как мама, жаря оладушки, начала с порога:

– Ты ещё не позавтракала? Нет уж, дорогая, не смей опаздывать! Я не хочу, чтобы твоя учительница снова звонила мне с жалобой на твоё опоздание!

Такая привычная ворчливая ругань. Лёгкая степень раздражения. Ничего не изменилось с вчерашней ночи. Вроде бы ничего такого, но всё равно было как-то горько. Так ей было проще. Справляться со всем в одиночку. Погрузиться в свои дела.

Что-то пробурчав, я сажусь за стол и начинаю есть оладушки, хотя аппетита нет совсем. В последнее время я ем мало. Тот редкий аппетит перебивает мама.

– Сегодня у тебя сольфеджио, а потом ты должна успеть к Анатолию Васильевичу, ты же знаешь свои проблемы по английскому... Только успей, иначе он откажется заниматься с тобой, он очень востребованный и занятой человек...

Меня тошнит от её трескотни. И снова это чувство тупого, отчаянного бессилия. Усталости. Как же я устала, господи.

Может, в одном всё-таки прав был Игнат. Я утопаю. Тону в этой тине, которая забивается во все отверстия, во всех этих дополнительных. Я не идеальна и я не могу справиться со всем этим, как бы того не хотела мама. Это не отлично. Даже не «довольно хорошо». Просто хуже некуда.

Но в самой сути он всё же не попал в точку. Я не смогу помочь сама себе. Я бессильна. Мне нужен тот, кто спасёт меня, как бы приторно и по-книжному не звучало.

Поев, я тут же выбегаю из квартиры, схватив сумку и натянув впопыхах верхнюю одежду. В лифте качусь в одиночестве, и что-то внутри обрывается, когда я гляжу на запертую дверь квартиры напротив. Глупо-глупо-глупо, но поделать ничего с собой не могу. Надежда увидеть, несмотря на мой позор и то, что его нет уже все эти три дня, его не угасает во мне.