Дома у заведующей магазином было уютно, пахло кофе. Они разделись, как семейная пара, простыни были прохладными. Потом они тихо лежали, смотрели, как в сумерках шевелятся от лёгкого сквозняка шторы, пили кофе с коньяком. Коньяк был маслянист, пахуч и тяжело перекатывался на дне бокалов.

— Твой сын? — сыщик кивнул на портрет щербатого пацана, с прищуром смотревшего на мир.

— Он у родителей. Каникулы.

— А у меня дочь.

— Поженим?

И они засмеялись. Они трепались про работу. Смуров жаловался, что начальство мордует с долбаным процентом раскрываемости и что много нельзя, а мало ещё хуже. Заведущая жаловалась, что все хотят дефицит, и приходится крутится между ОБХСС и нужными людьми, которых пруд пруди, и вот в магазине, что на Онежской, очумевшая молодая директриса пожар устроила, а ветеранские пайки до пожара вывезла и ими втихую торгует. Уже и недостачи покрыла, и у начальства в фаворе, и пожарная инспекция написала, что возгорание от короткого замыкания. Всё шито крыто, хоть и шито белыми нитками.

Утром был горячий душ, крепкий чай, бутерброды. Поцелуй на прощанье. Смуров тщательно стёр губную помаду и побежал в контору.

— Палыч! — заорал он с порога. — Раскрытие хотел, так оно будет.

— Ты чего небритый такой? — невпопад спросил зам по розыску.

К обеду дежурный следак закончил работу. Сунул в карман апельсин, а в портфель — тщательно завёрнутую в газеты тушку горбуши. И на прощанье напомнил про акт на уничтожение продуктов.

Палыч весело тюкал по клавишам видавшей виды пишущей машинки, переделывая справку о кражах государственного имущества.

Вечером в кабинете Смурова зазвонил телефон:

— Ну и сука ты, Валера, — только и сказала заведующая овощным магазином.

Смуров не стал оправдываться, а просто положил

трубку.

Природа смилостивилась. Похолодало. Выпал снег. Старший сыщик по недоноскам трясся в трамвае и думал, что кто-то велел слить информацию розыску, а не ОБХСС. Интриганы хреновы…

Дома было привычно скучно и тепло. Смуров заснул под бубнёж диктора программы «Время», рассказывающего о добром, светлом и хорошем.

В никуда

Смуров на балконе сидел. Балкон был маленький. Пиво холодным, с рыбы капал янтарный жир аккурат на заботливо подстеленную газетку и расплывался на чёрно-белом счастливом лице знатного комбайнёра, то ли намолотившего, то ли накосившего энное количество тонн.

Балкон и узкая, как пенал, комната, были смуровской собственностью после развода с женой и размена родительской квартиры. В комнате стояла раскладушка, укрытая солдатским одеялом, холодильник «Саратов» урчал басовито в углу, на нём покоился испуганно мигающий телевизор, на наспех вбитых в стену гвоздиках висели плечики с милицейской формой, одеваемой два раза в год на строевые смотры, вдоль стены выстроились связки книг и журналов. Телефон в прихожей звонил резко и надрывно. Телефонный аппарат видел виды, кроме цифр, на туго вращающемся диске были ещё и буквы. Соседей у Смурова было двое — Сара Абрамовна и Иосиф Абрамыч. Один из Абрамычей был счетоводом птицекомбината на пенсии, а вторая забывала спустить воду в туалете.

В дверь смуровской комнаты постучали.

— Пётр Васильевич, вас к аппарату, — старорежимно произнесла Сара Абрамовна.

Смуров вытер газеткой руки, не спеша прошёл в ванную и помыл руки, внаглую использовав розовый обмылок из мыльницы Иосифа Абрамыча.

— Ну ты где, ёханый бабай, мы выезжаем.

Петя продиктовал адрес и пошёл на кухню с общим столом, тремя колченогими табуретками, газовой плитой и широким подоконником с сиротливым алое в треснутом горшке.

Закуска была немудрящей. Петька лихо покромсал тепличный длинный огурец, открыл пару банок с килькой в томате, справился с костромским сыром и смахнул крошки бородинского со стола. В кастрюльке булькала вода, и в бульках подпрыгивали пельмешки, на сковородке золотилась картошка. Смуров вытер тыльной стороной ладони слезу, тонко порезав лук, и посыпал его крупной серой солью.

Ребята ввалились дружно, на кухне стало тесно и накурено. Петя согнал двух Иванычей, нагло рассевшихся на табуретках. Сара Абрамовна и Иосиф Абрамыч тихо сели, им плеснули в стаканы.

— С новосельем! — торжественно сказал Палыч, зам по сыску 50-й конторы города Москвы.

Все чокнулись. Опрокинули. Выпили. Закусили.

А потом по второй, ибо перерывчик небольшой. Ну и по третей, а там и до четвёртой-пятой. Сара Абрамовна сбегала за колбасой, а Иосиф Абрамович степенно вышел с кухни и торжественно принёс балык.

Палыч откашлялся и стальным голосом в телефон приказал ПМГ**** привезти ещё.

Потом гости разошлись. Сара Абрамовна вымыла посуду, убралась на кухне, зашла в туалет и привычно забыла спустить воду.

Петька с Иосифом Абрамычем допивали пиво на балконе. Последние троллейбусы, с диким свистом роняя искры, неслись в депо. Было прохладно и пахло липами. Завтра обещали дождь. Смуров лениво курил. Синий дымок сигареты облачком улетал в никуда.

**** ПМГ — передвижная группа милиции.

25

Утром Смуров пришёл в канцелярию. Получил кучу бумажек. Бросил их на стол. Закурил и стал смотреть в окно. В окно били крупные капли дождя и суматошно мотались под напором ветра голые ветки тополя. Одиноко завыл гудок проходящего состава по Московской кольцевой.

В тамбуре отдела уголовного розыска сидели раздражённые граждане. Из дежурки доносился вопль задержанного:

— Я требую прокурора!

Попискивали рации, сыщики толпились у окошка оружейки, получая родные ПМы. Получив, щёлкали затворами, снаряжали магазины, шевеля губами, считали патроны. Усталый после ночи дежурный прихлёбывал чай, похрустывая чёрным сухариком, обильно посыпанным крупной сероватой солью. Пахло мокрой шерстью, гуталином и блевотиной. Рутина.