Смуров, старший сыщик по недоноскам мрачно смотрел на бумажки веером разложенные по его столу. Третья кража форточная за неделю. Тырили из квартир продукты, которыми запасались честные граждане к празднику Всех Трудящихся, читай к Первому мая. Тот который МИР, МАЙ, ТРУД. Ну, и продуктовые заказы соответственно. Склизкая тушка горбуши, перевязанная верёвочками, банка красной икры, батон финского сервелата, пачка гречки и конфеты «Мишка на Севере», ну и там по мелочи. Водку и вино граждане закупали сами. Всё это исчезло, а у одного терпилы ещё и испарился блок импортных сигарет, которые «Лаки Страйк» назывались. Происхождение которых потерпевший отказывался сообщить и клял себя за болтливость.

Смуров лениво раздумывал, кому скинуть эти кражи. КГБ, потому как сигареты производили наймиты загнивающего капитализма и могли завербовать с их помощью инженера водонапорной станции с целью узнать, сколько кубометров воды потребляют граждане посёлка «Северный», или свалить на военнослужащих стройбата, чей ЖБИ пыхтел в промзоне, благо имелся след сапога на подоконнике. В конце концов он принял мудрое решение. Он загнал кражу владельца сигарет в КГБ, а две другие — в военную прокуратуру. Довольный собой, он закурил. Пока бумажки будут бродить туда-сюда, квартал пройдёт. Да и вообще, по дороге могут потеряться. Конечно, воровать нехорошо, но при Советской Власти детская преступность должна снижаться, а не расти. В прошлом году было 13 детских преступлений, и Смурова поливали на всех совещаниях, потому как в позапрошлом 11. А не успел год начаться, так первого января один детёныш порезал до мёртвого состояния другого, второй случай был ещё хлеще: родного папу сожгли два брата и честно признались. Третий… так, недоносок разнёс витрину магазина, выпил на радостях ликёра финского и заснул под прилавком. Оставалось до конца года десять преступлений, и Смуров не знал, что ещё выкинут его подопечные. Поэтому и прикрывал задницу. Но с другой стороны нельзя было, чтобы форточный свинтус наглел. И Смуров здраво рассудив, что если след сапога, то это новомодные чуваки, что бродят в телогрейках, подпоясанные солдатскими ремнями. А тусуются они в двух местах: за ДК «Строитель» и за школой, что на Большой Академической. Школа была ближе, и сыщик поплёлся туда, проклиная дурацкую погоду, недоносков и статистику.

За школой он тупо рассматривал окурки. Окурки были разные, папиросные, дешевых сигарет и искомые от «Лаки Страйк». Утром он приехал в школу и на перемене зашёл в туалет. Два ершистых пацана с криками «Ты, чё мужик, ты мне руку сломал, конкретно!» и пачкой сигарет были вбиты в кабинет директора школы. Одуловатая директриса вздыхала:

— Какой позор!

Дети были выдворены в закуток секретарши и охранялись от попытки к бегству завхозом и физруком.

Директриса говорила про образование и внеклассную работу. Смуров молча подсунул её бланки объяснений. Она обречённо расписалась, что в её присутствии были опрошены и ты-ры-пы-ры.

— Нет, но если вам что-то надо, я всегда… Вы понимаете… позор. Школа на хорошем счету, никто не застрахован от ошибок!

Сыщик кивал.

Продукты лежали на чердаке в противопожарном

ящике.

Пацаны сидели напротив, изображая героев-подпольщиков.

— Вы чё, бежать куда-то собрались? — спросил, любопытствуя, Смуров, вспомнив, как он рванул из дома с буханкой хлеба, шматом сала и бутылкой воды на помощь кубинским барбудос, но был отловлен участковым дядей Толей и сдан отцу, который вспомнил, как он, прочитав Майн Рида и Фенимора Купера, захотел помочь американским индейцам и свалил из дома, но на автобусной остановке встретил бабушку, которая его и уговорила вернуться домой.

А потом они с отцом читали Чехова про Монтигомо Ястребиный Коготь. И лампа настольная горела, бросая жёлтый круг света в тёмной комнате, и чай был горячий, а по радио песни хорошие пели. И как-то глупым всё произошедшее казалось. Дома было хорошо и уютно. А мама пирог пекла с вишней, его любимый. Запах стоял…

Пацаны таких слов и погонял не знали. Просто хотели девчонок пригласить, выпить и закусить, а если получиться, трахнуться, а то уже им по 14, а ещё не разу. Не солидно. Опять же бухнуть, это клёва!

Смуров предложил им прогуляться. Они покорно пошли. Они стояли на Большой Академической. Сыщик показал им на противоположную сторону

— Парни, там Тимирязевский район. Там и только там. Ферштейн?

— Там дядя Коля, он мне так под дых дал, я чуть коньки не отбросил, — грустно пробормотал один из пацанов.

Смуров развел руками и поплёлся в контору, помахивая авоськами с продуктами и выпивкой.

В кабинете он плеснул в стакан коньяку, достал из пачки сигарету «Лаки Страйк», и ленивый синий дымок поплыл к потолку.

Где живёт Бог?

Смуров, сыщик по недоноскам, был грустен. Даже пиво не пил. Лобок заговорщицки шептал в дежурной части:

— Наверное, триппер подхватил.

— Не, наверное, жена достала, — авторитетно басил дежурный по конторе Боря Рогожин.

Всё оказалось сложнее. Смурова тёща достала. Тёща жила в деревне, где выращивала кроликов. Кролики, известно дело, не только мясо, которое она продавала на рынке, но и ценный мех, из которого тесть, он же тёщин муж, шил шапки, которые продавались со свистом перед студёной зимой, остальное время он кормил кроликов и поддакивал жене. Свою дочь тесть с тёщей жалели, потому как в их понимании Смуров был олухом царя небесного. Он пропадал на работе, выпивал и четвёртый год ходил в старших лейтенантах. То ли дело их местный участковый! Майор и целый день дома по хозяйству. Когда дочь забеременела, тёща подобрела. А когда родился ребёнок, то тёща велела его крестить. Её дочь согласно кивала. Смуров сдался без боя. Ему было велено бросить пить, курить, читать Библию и ждать звонка. Пить он бросил, курить — нет, а Библии дома не было. Когда тёща уехала, то Смуров на радостях выпил. Ребёнку стукнул месяц, и тёща позвонила. Радостно сообщив, что всё готово и чтоб выезжали. Смуров задумался. С одной стороны, он был член КПСС и атеист, с другой — конфликт в семье ему нафиг был не нужен, с третьей — начальство могло пронюхать, что офицер советской милиции и Член крестил ребёнка, это было чревато хождением по замполитам и погонным делом. В мозгу у Смурова всплыли слова классиков: «Семья — это ячейка общества». Смуров решил не лишать общество ячейки. Общество без ячейки — это как мужик без яиц. Сплошная видимость с тонким голосом. Для храбрости он взял три бутылки «Сибирской», батон колбасы «Любительской» и меня.

Тёщина деревня была обычной для среднерусской полосы. С покосившимися штакетниками, облупленной краской на ставнях, выцветшим красным флагом, не просыхающей лужей перед Правлением, бюстом Вождя, с прищуром смотрящего в сторону сельпо. Но была и необычность. Действующая Церковь. По странной прихоти не превращённая в склад, ремонтную мастерскую или сельский клуб. В церкви пахло сырой штукатуркой и полынью. Со стен и икон смотрели лики. Богородица была похожа на цыганку, кучерявые её волосы были игриво разбросаны по плечам, её младенец имел взрослое лицо и по-старчески печально посматривал на нас. Наш ребёнок орал. Голос священника с трудом пробивался через вопли ребёнка. При макании в зелёный эмалированный бак, наполненный водой, малыш затих, а потом заорал с новой силой. Бабки охали и мелко крестились, жена Смурова сжимала кулаки. Тёща выглядела счастливой, тесть морщился от крика. Священник выглядел устало, наверное, достала рутина.