Плюнул Петрович на всё это дело, купил дачу и съехал туда с женой. Приезжал, конечно, на квартиру, проведывал. Внука нянчил. Родная кровь, как ни крути.

Ну, а тут 90-е. Молодые — фьють и уехали. В Израиль. И внука увезли. Общались, конечно, по телефону. Но это всё не то. И решил Пётр Петрович, что поедет на Святую Землю. Тем более, что жена в церковь зачастила, иконы купила, попу руки целовать стала. Старуха, что с неё возьмёшь, кроме денег на ремонт храма.

И поехал Пётр Петрович в Израиль. Всё ему интересно было, страна с гулькин нос, а церквей понатыкатано! Мама не горюй, хотя ещё и море есть. На море они с внуком рыбу ходили ловить. Поймали по утречку пару рыб шек, известно дело: кто рано встаёт, тому бог подает.

А просьбу Петровича зять выполнил. Нашёл номер телефона. Ну, и Петрович и позвонил конечно. Дочери Самуила Яковлевича. Умер он десять лет назад.

— Вот, — сказала дочь Самуила Яковлевича, показав на могильную плиту.

Жарко было. Небо пыльное. На кладбище ни деревца, и на плитах могильных закорючки еврейские, Петрович такие в Крыму видел на отдыхе, думал, что татарские. Пётр Петрович неловко сунулся с букетом цветов.

— У нас принято камни класть, — строго сказала дочка Самуила.

Песчинка попала в глаз, резало, слезы потекли. Петрович сморкался и тёр к носу. Чего-то мама вспомнилась. Отец.

Потом подумалось, что все эти годы мысленно советовался с Самуилом, разговаривал с ним. Мистика какая-то, чёрт подери.

— Вы простите, а ваш папа воевал? Может, в Гражданскую? — чувствуя себя дурак дураком, спросил он. При чём здесь гражданская…

Она отрицательно покачала головой.

— У него бронь была и слабое зрение.

На следующий день Петрович с супругой сидели в самолете, улетающем в Москву. Пётр Петрович порылся в кармане, искал таблетки от давления, пальцы наткнулись на камешек с кладбища. Края у камешка были острые, впивались в кожу. В иллюминаторе мелькнул Тель-Авив, блеснуло море. Самолет летел в синем небе.

Супруга толкнула Петровича в бок.

— Хорошо у них там в Израиле, море. Только жарко очень.

Петрович хмурился и всё сжимал и сжимал в пальцах камушек.

А потом сказал:

— Тань, я когда помру, то ты мне на могилу камушек положи.

Татьяна Васильевна погладила его по руке.

— Понимаешь, цветы завянут, а камушек он вечный.

— Петь, сейчас соки будут носить, ты какой хочешь?

Петрович прикрыл глаза и вздохнул. Камушек стал тёплым и приятным на ощупь.

Рубаха

В эпоху вечных очередей, всеобщего дефицита слово «достать» было синонимом слова «счастье».

Моя жена пережив вопли «Больше двух в руки не давать!» и всеобщий «Вас здесь не стояло!», принесла домой две рубашки производства далёкой страны Пакистан. Одну сыну — красиво-лиловую. Вторую мне — ярко-красную. Других цветов не было.

И пошёл, весь из себя франт, в коричневом костюмчике имени замученной планом московской швеи, с неизменной дыркой в подкладке пиджака от ПМ, галстуке «удавись, но завяжи» и новенькой рубашке. Куда? На работу, защищать мирных граждан г. Москвы от самих

себя.

Полдня народ в отделении прикалывался по поводу цвета рубашки. Дежурство по конторе шло к концу. И тут понеслась. Народ начал прыгать из окон, жёны дубасили мужей, мужья отвечали взаимностью, один чудак умудрился утонуть в ванне, под конец банкета завязалась битва между любителями играть в городки и владельцем гордости автопрома СССР «Запорожца». Вы видели идиотов, играющих в 23 часа ночи в городки при слабом освещении луны? Скажу вам больше, я написал протокол осмотра места происшествия, неразборчиво и кривовато, под стоны владельца покалеченной машины, которой спортсмены повышибали стёклышки. А частному собственнику дали в глаз, не хрен бросаться на честных граждан с кулаками. Ишь, буржуй недобитый выис-

кался.

— Ну виноват, командир. Промахнулся, темно же, чё сам не видишь, что ли?

Дежурный по конторе Боря Рагожин сделал чай. Постовой дядя Коля принёс сухариков.

— Слышь, Барбосыч, чего-то много сегодня всего было.

Я согласился. Попил чаю и пошёл в кабинет, метро-то закрылось. А завтрашнюю работу никто не отменял.

***

Следующее дежурство было через двое суток, народу не хватало. Рагожин отбрехивался от посетителей, кто-то натужно в козлятнике пел песню. Боря мне кивнул, хмыкнул.

— Ты, Барбос, опять эту рубаху одел?

— Не нравится?

— У меня примета есть такая, надену новую вещь, если в ней повезет, то прям как талисман.

Я вот на экзамены в Академию в одном и том же костюме хожу. Без осечек.

А есть вещи, которые всякие гадости притягивают.

Я кивнул. И пошёл бумажками заниматься, вон их сколько, а я один против них, как гражданин И. Муромец супротив супостатов. Тихо, чаёк, иголочка, ниточка, папочка. Следующий. Следующий был вопль дежурного. И мы поехали. И началось. На платформе «Моссельмаш» кто-то кому-то в лихом азарте ткнул ножиком под ребро, на Лихоборах какая-то дала кому-то вроде бы по согласию, а потом передумала, но было поздно. «И это не любовь!» — горько кричала она, размазывая тушь и подтягивая колготки. Гости на Б. Академической метелили хозяина флета: нехрен последнюю бутылку ныкать. Между тем пара несознательных граждан повесилась, а девочка вскрыла вены папиной ржавой бритвой. Хотелось спирту и тишины. Спирт был у скорой помощи. Фильм «Тишина» был только в кинотеатре, давным-