— Нх… — выдохнул я, ощущая, как все тело сотрясает кошмарный озноб, как боль становится вдвое сильнее и сводит судорогой мои ноги.

— Фелини-Фелини-Фелини… уверял, что рисовал солнышко, и я, конечно же, с удовольствием подыграл тебе и сделал вид, что поверил, НО… — Создатель наклонился ко мне ближе и приставил дуло Зиг Зауэра к моему лбу, — если бы действительно был настолько умен, я бы не вылетел из той школы! Как ты объяснишь Это?!

— Ну… Наверное, ты вылетел по той же причине, по которой я предпочел рисовать солнышко на тесте IQ, — осторожно ответил я, стараясь дышать ровнее.

— Ох, вот как? Тогда будь добр, просвети меня, что же это за причина? — попросил Создатель, вновь устраиваясь в кресле и жонглируя пистолетом Зуо.

— Фух… щас… надо с мыслями собраться… — забормотал я, чувствуя, что язык меня слушается все хуже, — так вот… о чем я? А, ну да… знаешь, мой отец всегда повторял мне, что жизнь человечества становится все сложнее и сложнее… и дабы выжить, мы подстраиваемся под нее, точнее, подстраивается наш мозг. Среднее IQ населения планеты на данный момент куда выше средней величины столетней давности, а что уж говорить о двадцать первом, нет, о двадцатом веке! — затараторил я, — Гении были всегда, не спорю. Но их концентрация растет просто потому, что сейчас, не имея определенного интеллектуального багажа, ты просто не выживешь. С другой стороны, за последние сто лет с нашей планетой чего только не было. Пережить пришлось очень и очень многое. Интеллект населения скакнул вверх. Но скакнул слишком быстро. Ты никогда не задумывался, почему так повысился процент самоубийств среди детей? Люди не выдерживали перегрузки. Слишком умным, в конце концов, тоже быть крайне тяжело. Тебе ли этого не знать! Особенно детям. Интеллект лишает детства. И тогда возможно, это лишь мои предположения, но что, если матушка природа решила сжалиться над нами, даровав нам как поразительное IQ, так и вместе с тем то, что спасало бы нас от этой самой удивительности? Что-то вроде блока! Правда, блок явно пока недоработан. Ничего, пара поколений, и с этим также всё станет в порядке. Ну, а пока… пока мы можем входить в режим мегаумных перцев… проблема состоит лишь в том, что находясь в таком состоянии, мы не способны решать самые простые примеры. Я вот как-то раз, начитавшись высшей математики, пошел делать уроки, в которых надо было решить примеры, которые держались на элементарной таблице умножения. И не поверишь. Я не смог их решить! Я натыкался на все большие непоследовательные и нелогичные вычисления и никак не мог понять, почему же, умножая два на два, мы получаем именно четыре?! Ведь это неверно! Ведь всё может быть иначе! По-другому! Конечно же, у меня просто был иной подход к решению домашней работы. Иной. Дающий совершенно иные ответы. Это как в программировании, там ведь два плюс два получаешь не четыре, а двадцать два. Вот и здесь. Самые простые вещи в секунду становятся до безумства сложными. Когда как сложные ты щелкаешь как семечки. Не думал ли ты, что и на том тесте произошло нечто подобное? Был всплеск этой самой умственной деятельности. Но закончился тест, исчез интерес и — Пух… ты обыкновенный ребенок, который и знать не знает ничего, кроме прописных истин, — объяснял я все это очень быстро, почти тараторил, боясь потерять нить рассуждения и попросту отключиться. Хотелось, конечно, свои объяснения сделать более фееричными, вставить свой юморок, но сил на это просто не оставалось, поэтому я безжалостно вылил кучу голой информации на голову создателя, надеясь на то, что он не заснул на середине моего повествования. Ведь от моих слов сейчас возможно зависела моя жизнь! Но мой голос звучал все тише, слова путались, окончания зажевывались, превращались в нечленораздельный бред. Медленно, но верно я терял сознание, видя искаженное лицо Кори, плавающие стены, вспышки перед глазами, опьяненный кошмарной болью, почти ничего не соображающий и словно растворяющийся в этом бренном мире. Я закрыл глаза, но не сразу провалился в темную неизвестность. Кажется, меня еще трясли за плечи. На меня кричали. Возможно, прямо сейчас в меня даже выстрелят? А может и нет. Надежда ведь умирает последней.

Мам…

Так почему же ты не назвала меня Надькой?..

Обидно…

====== Седьмой круг Ада: 76. Тень ======

Я высмею Жизнь,

Приковав ее к стенам.

Разорву на куски,

Кровь пуская по венам.

Я высмею Смерть,

Перемою ей кости

И с насмешкою злой

К ней наведаюсь в гости.

Я высмею Вас —

Безобразных людишек.

Растопчу все мечты,

Их у Вас ведь излишек?

Я смеюсь над собой,

А иначе не выжить.

Все смеюсь и смеюсь

И тихо вас ненавижу.

Это нечто хрупкое, почти неуловимое, кому-то непостижимое и кем-то однозначно не заслуженное чувство.

Это нечто жестокое, крайне болезненное, способное сделать из твоей жизни как безупречный рай, так и бескомпромиссный ад.

Это нечто, что может перебороть и гордыню, и алчность, и зависть.

Кто-то считает, что Любовь, о которой и идет речь, непобедима.

Заблуждение.

Любовь — сильное чувство, но оно никогда не сравнится с гневом. Гневом и всепоглощающим безумием.

Дэвид находился в небольшой светлой больничной палате, сквозь огромные окна которой в комнату пробивались ослепительные лучи яркого, но холодного солнца. Парень стоял у узкой пружинистой кровати, на которой, закутавшись в мягкое пушистое одеяло, словно в кокон, лежал белобрысый паренек, совсем еще ребенок.

Несчастная жертва бешеной похоти Шаркиса.

— Гир, как… Как ты себя чувствуешь? — спотыкаясь, все же выдавил из себя Фелини после долгого, гнетущего молчания, слегка прикоснувшись к виднеющейся из-под одеяла макушке. Блондин, что до того искусно изображал бездыханный труп, взвизгнул, вжал голову в плечи, пряча ее под одеяло, после чего поспешно, но крайне неуклюже сполз вниз на пол и забрался под кровать, бормоча себе под нос нечто нечленораздельное.

— Не прикасайтесь ко мне… больше никогда и никто… никогда… не прикасайтесь, — повторял Гир, дрожа всем телом и давясь слезами. Наблюдая это жалкое зрелище, Фелини не мог поверить в то, что первокурсник, которого приставили к Шину, дабы они вместе написали статью, тот самый улыбчивый мальчик, в какой-то степени слишком наивный и доверчивый, втрескавшийся в Шаркиса по самые уши и вызывающий у Дэвида жуткую ревность и ненависть, превратился в Это…

— Я надеюсь, что ты вскоре поправишься, — сев на корточки и заглянув под кровать, спокойно проговорил Фелини, понимая, что возможность этого крайне мала. Душевные раны если и затягиваются, то очень медленно, всегда оставляя после себя безобразные шрамы. Сильных людей эти шрамы заставляют двигаться дальше. Но Гир к таким людям не относился, поэтому, скорее всего, до конца своей жизни юноша был обречен прожить в специальном центре для душевно больных, сидя на таблетках и ночами мучаясь от кошмаров, вызванных приходом в его сны желто-зеленой бездушной твари, которую Гир когда-то посмел полюбить, — И не беспокойся… Шин поплатится за все то, что он сделал. И с тобой. И с теми, кто был до тебя.

Насколько бы ни была сильна любовь, она может быть разрушена одним-единственным словом, одним поступком. А потеряв уважение к тому, кого ты любишь, ты потеряешь и само это светлое чувство. Любовь сменят гнев, обида, разочарование, равнодушие и слепая, болезненная страсть.

Сегодня Дэвид окончательно разочаровался в своей любви. И безвозвратно возненавидел того, кому был готов посвятить всю свою жизнь.

Строительство Тосама, казалось, за последние несколько столетий не прекращалось ни на секунду. Не успевало солнце подняться над утопающим в пыльном тумане городом, как по улицам, перекрывая чириканье птиц и шум уборки, разносились тяжелые звуки вбиваемых в землю свай. Причем строили новые и новые дома иногда буквально над головами людей, надстраивая высотки над одноэтажными домиками, смелые хозяева которых посмели пойти против наглых толстосумов и так и не согласились продать свою землю и отдать под снос старое жилище, а сжечь каморку или убить ее владельцев по какому-то странному стечению обстоятельств так и не удалось. Никого не волновало, что подобные надстроенные высотки обладали куда меньшей устойчивостью и, хотя было доказано, что упасть дом не может, постоянные скрипы над головой не вдохновляли тех неудачников, что успели несколько сотен раз пожалеть о своем решении остаться жить в частном доме. Естественно, хозяев «землянок» надолго не хватало. Не желая жить под высотным зданием, вкупе с обыкновенным страхом за свою жизнь и давлением, люди сами продавали свои земли строительной компании за куда меньшую цену, чем им предлагали изначально, и уезжали из своих жилищ, после чего территория очищалась и, используя специальное оборудование, строители опускали высотки, укладывая их искусственные фундаменты в твердое основание. Но, конечно же, строительство домов мешало не только тем, кому посчастливилось оказаться под домом, но и тем, кто жил поблизости и даже в самой высотке. Дома опускали несколько месяцев сантиметр за сантиметром, в заранее подготовленный новенький фундамент, что шел дополнительной поддержкой к уже созданному искусственному. Конечно, все это сопровождалось кошмарным скрежетом и скрипом, от которого некоторые особенно впечатлительные жители высоток даже кончали жизнь самоубийством. И тогда, дабы избавиться от оглушительного и раздражающего шума бесконечной стройки, от которого не спасали даже пластиковые окна, было придумано специальное звукоизоляционное покрытие, которое почти на сто процентов поглощало все нежелательные звуки, что доносились снаружи.

Такое покрытие было и в новой огромной квартире Шина, что располагалась на последнем этаже одного из самых высоких жилых домов города. А значит, в ней должна была царить гробовая тишина. Так почему же по ушам брюнета настойчиво бил звук забиваемых в землю свай? Или ему только мерещились сваи, и это было что-то другое? К примеру стук? Если и так, то не слишком ли он громкий и настойчивый? Да и кому бы приспичило заявиться к Шину с утра пораньше? Сейчас же утро?

Мучаясь этим вопросом, парень разлепил сонные глаза, окончательно убедился что-то, что он слышит — стук и ничто иное, потянулся к часам и глянул на время. Что ж… Часы дали брюнету понять, что было далеко не утро, да и день близился к концу.