У всех перехватывало горло, когда кто-то начинал говорить, Ищенко постоянно трубно сморкался.

– Николаич, ты никак простыл?
– поинтересовался Василь.

– Не, Василек, я от полноты чувств, слезы душат - никогда не думал, что так могу рассиропиться.

Третий тост - встали, молча выпили и минут пять сидели не разговаривая.

– Ох, сколько тогда полегло, всех не перечесть, после войны вот поуходили, время бежит, знали бы вы, как мы вас ждали, верили и не верили, что увидимся. Леший вот всегда говорил, что вы появитесь, а я уже и сомневаться начал, - негромко говорил Панас, - лет-то прошло, целая жизнь.

Сначала говорил кто-то один, а потом как-то незаметно разделились.

Панас уцепил своего главного по диверсиям - Шелестова. Они оживленно перебирали те стародавние операции. Игорь не отпускал от себя Стешу, Гриня успевал везде, Гончаровы серьезно рассказывали Сергею про свою мам-Полю, он слушал молча, удивляясь, как его маленькая хрупкая девочка смогла вытянуть двоих детей. Мужики не скрывали, что Андрей-приемыш

– Какая разница, приемыш или нет, вы оба Пелагеины - значит, и мои!!

Игорю и Сергею называли своих многочисленных родственников - они оба были в растерянности, оказывается, от их детей внуков и правнуков народилось прилично.

Бабуля Игоря и её правнучка - обе Евдокии оживленно беседовали, прабабка была совсем на немного старше правнучки.

Матвей и Костик посмеивались, вспоминая свое житье сначала у Лешего, а потом в партизанском отряде, а Варя... она не скрывала слез, слушая рассказ Грини и Василя о приезде Герберта с сыном и Паулем Краузе сюда.

– Варь, он все такой жа сухостой, як ты его называла, только ходил тяжело, с палочкой. Уставал быстро, а сынок совсем на няго не помахиваеть, для тебя он Василю толстое письмо оставил, тужил, что не дотянеть ешче десять лет.

Варя совсем закручинилась, выручил Данька - принес из машины большой пакет с фотографиями, и пошли они по рукам, деревенские замирали, вглядываясь в себя, таких молодых и далеких, в своих ушедших или погибших друзей.

Гончаровы сидели неподвижно, рассматривая свою совсем молоденькую маму.

Стеша опять плакала - на фотографии они с Игорем счастливые, задорные, молодые.

Матвей любовался своим батькой - Лешим.

Гринька восклицал:

– О, от то Ефимовна, дед Егорша, э-э, а это ж мы с Василем, у котомке точно Артемихины кастрюли, до тебя, Николаич, шли-то. О, и Ядзя есть? Ейный Казик посля войны заявился - Герой Советского Союза, забрал её у Москву, там и скончалася твоя, Варь, хозяюшка.

Гриня знал про всё и про всех.

Панас посмеивался:

– Это вам не довелось деда Никодима увидеть, от был, как ты Игорь скажешь - шпендель.

Зашли две женщины, примерно Вариного возраста, одна была удивительно похожа на Василя, только цвет глаз другой:

– Это наши с Василем сестры, батька посля войны оженился - мы были не против, я вот, - Гриня почесал макушку, - я вот раньше батька, это самое.

– Женился что ли?
– захохотал Ищенко.
– В пятнадцать, поди?

– Не, у сямнадцать!

– Ты прямо как девка-перестарка, боялся, что не возьмут, что ли?
– съехидничал Игорь.

– Да видишь ли...
– Гриня опять запнулся.

– Да у Агашки пузо на нос полезло, - продала его Стеша.

– Силен!
– покачал головой Гончаров.
– Ай да Гриня!! А ты, Василь?

– В тридцать!
– кратко ответил он.-А Гринька в тридцать пять дедом стал.

Посмеялись, пошутили над Гринькой, потом всей компанией провожали Панаса, у него остались ночевать Толик и Иван Шелестов с женами.

Гончаровы забрали своего молодого батю, пошли в свою хату, что была у них летней дачей, а по дороге Сергей запнулся... ему навстречу шла... его Полюшка, только повыше ростом и покрупнее, и не было у неё косы.

– Это кто?

– Это наша учителка, Аннушка, мамы нашей внучатая племянница, мы все время ею любуемся. Она изо всей родни многочисленной одна в неё пошла.