– Шлепень был в полицаях, но не лютовал, наоборот, старался никуда не лезть, а потом штыком заколол Яремчука-младшего, и исчез, когда только наши Сталинград им устроили.

– Яремчук, это которай сопливай, или постарше?

– Постарше - тот воевал, вот матка ждет домой, а младший... захотел отомстить всем, кто его малого лупил.

– Не, ну все же воявали?
– удивился дед.

– А родственники-то были тут.

– От гнилое семя!

– А ещё скажу тебе Никодим, схороны твои пригодилися, мы тут партизанили, вон твои внуки по медали заслужили.

– Ребяты? Оба?
– не поверил дед.

– Оба, оба.

Дед вытащил из своего набитого вещмешка две банки консервов:

– "Второй хронт" называются.

– Давай по нашему, без разносолов, вон, огурца хватит, - сказал Леш, - а консервы бабам вечером, хоть попробуют.

Сидели два закадычных друга и вели разговоры обо всем, ближе к вечеру пришел и третий их друг - Самуил.

А вечером налетели на мелкого деда бабы, дед только посмеивался:

– Ох, девки, чаго вы меня до войны-то не разглядели, я помоложее был. У армии правда сбавил себе пяток годков, то у тыл бы отправили - якой тыл, кагда вы под немцем были? Да и побил я их гадов немало!

– Лешай, помнишь того командира-то, ну, что раненого оставил тебе?

– Ну да!

– Сынок мой названный, ранило четвертого мая, долечится вот - приедет, у него всю родню... от и приедет до нас.

– Хорошо, мужики нам ой как нужны!!
– оживились бабы.

А когда налили всем по лафитничку, дед, став серьезным, встал и проникновенно сказал:

– Ну, что сказать, рад видеть вас всех живыми, спасибо великое, за усе, што мальцов не бросили, всем, кто не дожил - светлая память!

Бабы захлюпали носами, а Стешка, тряхнув косой, собранной узлом на затылке, сказала:

– Бабоньки, мы свои слезы на Победу все выплакали!!

– То да!

Победа, хотя все ждали её со дня на день, все-таки случилась неожиданно.

В четыре утра, когда ещё только начинало бледнеть ночное небо, в Крутовскую избу постучали. Сонная Ефимовна пошла открывать, послышался какой-то быстрый говор и громкий крик Ефимовны:

– Вставайте, вставайте скорее!

– Что?
– подскочила Стеша, Гринька и Василь свесили головы с печки.

А Ефимовна, плача и едва выговаривая, сказала:

– Всё! Победа! Ох сыночки мои, не дожили вы!

Гриньку смело с печки, он орал, скакал, обнимал всех, потом Стешка сказала:

– Ребятишки, пробегитесь по дяревне, пусть усе встають.

И в каждой хате, куда стучали ребята, слышалось сначала испуганное:

– Хто тама?

А потом - дикие крики.

В пять утра, когда только рассвело, вся деревня была у правления - все смешалось: обнимались, качали фронтовиков, замерев, слушали торжественный голос Левитана... и плакали, ох как плакали все - горя было неподъемно много.

Потом уже, когда появилась песня "День Победы", оставшиеся в живых слушали её и всегда говорили:

– Точно, праздник - со слезами на глазах!

Пришедшего днем к матери Пашку долго подбрасывали вверх, он вырывался, говоря, что женщины надорвутся - куда там.

Избежал этого только Леший - прогудев, что его только подъемный кран и поднимет.

Он тоже не сдержал слез, но одно грело его душу - жив, жив его сынок, значит, теперь ждать домой надо. Потерялись, правда, они с Иваном-младшим, тот выбыл по ранению, но крепко надеялись, что отыщется их Серебров.

Через десять дней после Победы прилетела первая ласточка - их всеми любимый Самуил. Смущенно улыбаясь, он стоически терпел радость сельчан, которые с такой любовью и радостью встретили его.